Черные розы
Шрифт:
Он положил у изголовья отца лекарства, которые привез с собой, и которые теперь стали бесполезными. Потом достал из шкафа свечи, годами лежавшие на одном месте на случай перебоев со светом. Он их расставил по разным углам, зажег, потушил факел и сел на стул рядом с отцом.
Встречайте, нарезайте пироги. Тимофей Гордюшин вернулся домой.
Выражение папиного лица было умиротворенным, глаза закрыты, и Тимофей тоже отметил это с удовлетворением.
Ты опоздун, сказал бы ему сейчас. Как успехи в шоу-бизнесе, сынок? И, кстати, как
Но отец был мертв и уже не мог предъявить обид.
Тимофей погладил отца по руке и заметил малиновую веревочку, зажатую в его ладони.
На веревочке висела серебряная пуговица, которую они с отцом нашли в земле давным-давно во время школьного субботника.
? Да, папа, да. Я помню! Это же был мой детский талисман! ? сказал Гордюшин и потянул веревочку. Она не подалась. Тогда он взял нож, перерезал ее, освободил от нее холодную пуговку и зажал в варежке.
Он вдруг вспомнил тот яркий весенний день во всех подробностях. Особенно момент, когда один из родителей сфоткал их с находкой и отнес заметку в местную многотиражку.
? А теперь мне нужно похоронить тебя, па. Извини, если что не так.
Он зашил тело в покрывало, ставшее саваном, и на веревке спустил тело отца через окно вниз. На найденном листе жести оттащил ношу через два квартала к небольшой аллее на улице Сахарова. Здесь, уже больным, отец любил сидеть на складном стульчике под яблоней, когда выбирался подышать воздухом. Сюда, под яблоню, Тимофей прикатил с соседней свалки четыре автопокрышки и поджог.
Он намеревался вернуться сюда позже, когда земля станет помягче. А сейчас предстояло выполнить еще один долг. Навестить лизиного сына.
В том что он мертв, как и большинство в этом городе, он не сомневался. Жить при минус шестидесяти в каменном мешке, который не отапливался и не освещался, где теперь не было ни больниц, ни магазинов, ни полиции... Выжить могли лишь сильнейшие.
Он подумал, что Лиза была бы рада, если бы он сделал могилку и ее матери с Ленькой. И он был готов к этой работе.
Он хотел пойти к калужскому дому Лизы напрямую, но Суконный переулок оказался полностью захвачен "кишками". Так он окрестил инопланетные растения с белыми стеблями, которые росли теперь везде. В лесах, на полях, в городах. Они легко взбирались по столбам на провода, пробивали асфальт в поисках земли, плотно обвивали и душил целые здания.
Идя домой, через леса и перелески Гордюшин слышал, как трещит от зверского холода лес, как деревья не выдерживают, лопаются и рассыпаются на куски. Но эти адские корни приживались в адском холоде как ни чем не бывало. Тимофей даже успел выучить их охотничьи повадки. Если не зевать и пройти мимо быстро, то "кишки" не успевали реагировать. Мозгов у них было не много.
Дом на Песочной тоже встретил его темнотой. Множество окон полопалось от мороза, а подъезд закоптился от недавнего пожара. Освещая путь фонариком, найденным в запасниках отца, он приблизился
? Есть кто-дома?
Луч света в прихожей сразу выхватил ноги трупа. Это был взрослы человек. Гордюшин откинул меховой капюшон с головы, и сердце его подпрыгнуло. Несмотря на то, что плоть на лице женщины полопалась, сходство с Лизой было очень велико, хотя была она явно старше. Те же рыжие волосы, тот же вздернутый нос. Это мать Лизы, понял Тимофей и вернул на место капюшон, пряча назад мертвое лицо.
Он шагнул дальше и посреди гостиной увидел странное сооружение. Что-то вроде бесформенного муравейника из тряпок: одеял, полотенец, одежды. Основу конструкции составляли стулья и стол.
В левом боку "муравейника" виднелась дыра. Гордюшин посветил в нее.
Шорох?
Он действительно услышал внутри движение или ему послышалось? На сильном морозе звуки менялись, как и твердые предметы, подвергались деформации и искажению. Выстрел из пистолета мог слышаться как негромкий сухой треск, а сучок под ногой стрелял так, что уши закладывало.
? Мальчик? Ленька?
В освещенном тоннеле тряпичной кучи задвигался какой-то меховой сверток, пополз к выходу из дыры, остановился. И теперь из узкой прорези самодельного капюшона на Гордюшина спокойно смотрели детские глаза.
Мальчик щурился и часто моргал. После долгого пребывания в темноте, подумал Гордюшин, даже слабый свет фонарика ему кажется ослепляющим.
Тимофей прикрыл линзу фонарика, ослабляя свечение. Он поверить не мог глазам. На таком холоде легко гибли живучие взрослые, а отсталый ребенок демонстрировал чудеса выживания.
? Здравствуй, И, ? хрипло сказал Гордюшин. ? Меня зовут Тимофей.
Ребенок выполз из укрытия и встал перед ним, смерив ничего не выражающим взором.
? И давно ты один?
Мальчик не ответил. Сел на связку книг, уставился пустым взглядом в темноту.
? Жаль, что с бабушкой твоей такое случилось. Но теперь нас целая команда. ? Гордюшин хотел добавить: "По просьбе твоей мамы", но вовремя остановился. Ему не хотелось показывать, что компания мальчика ему в тягость. Да что там, скрывать: в лице лизиного сына Гордюшин вешал себе на шею настоящее ярмо.
Он вздохнул и продолжил:
? Но жизнь продолжается, И. Есть лишь небольшой вопрос, чем же мы с тобой займемся?
И никак не отреагировал, хотя вопрос был далеко не риторический. Наступал конец света, и Гордюшин понятия не имел, чем занять себя и мальчика в ожидании финала. В надвигающемся абсолютном холоде никакие действия и планы уже не имели смысла. Потому что не было перспектив. А без перспектив ? человек ничто.
? Хорошо. Вижу у тебя идей нет, ? сказал Гордюшин. ? Тогда будем жить мелкими меркантильными планами. Ты не против, если я иногда буду разговаривать сам с собой?
Мальчику было по барабану.