Черные сухари
Шрифт:
И вот уже слышишь, как первый крестьянин сам, своим умом, только умело направляемый советом Якова Михайловича, приходит к новой мысли:
— Разве нам, беднякам, под силу завести свое хозяйство? Я думаю так, что нашей бедноте следует соединиться воедино в артель, отобрать у кулаков и хлебничков плуги, косилки, веялки, и забрать в имениях все, что стоит без последствия. Нечего нам ждать чьего-то права. Ломота в пояснице давно уж позывает нас взять это право в свои руки.
Но
— Вы послушайте только, Владимир Ильич, какую бумажонку мне сейчас показали! «Учкажпередаем телеграмму Учкиз№ 1951 поступают без указания в конце своего исходящего что создает тормоз работе озаботьтесь прекращении такого рода упущений № 365 Довбомизложенное дать точному исполнению 16 415 Окркомиссар Владимировчлен округа Веселовскийс подлинным верно пом управляющего КорсунскийУпр конторы Щетининс копией верно секретарь Глазунов238/12».
Нередко товарищи удивлялись, что Яков Михайлович тратит по несколько часов в день на прием посетителей.
Их тревожила также опасность, которой он себя подвергал. Но Свердлов и слышать не хотел таких разговоров. Он был нужен людям, которые к нему приходили, но эти люди не в меньшей степени были нужны ему.
И влетело же мне, когда я записала просьбу не заставших его рабочих Тамбовского порохового завода в таких примерно выражениях: «Они просят указания, которое нужно для разрешения вопроса, который они выдвигают…»
— Да как вы могли такое нагородить? — спрашивал Яков Михайлович. — Ведь это показывает, что вы совсем не слышали того, что они вам говорили. Мы людей, которые приходят сюда к нам, к слугам Советской власти, обязаны слушать, вслушиваясь в каждое слово, в каждый звук. А вы: «Исходя… которого… который…». Ведь тут перед вами душа народа раскрывается. Слушайте и запоминайте! Такого вам никогда больше не увидеть и не услышать!
И я старалась слушать и запоминать…
Приемная Свердлова
— Барышня, нам к председателю бы…
— Товарищ гражданочка, гражданин Свердлов принимает?
— Мадемуазель, у меня неотложная необходимость быть принятым лично председателем Центрального Исполнительного Комитета.
— Мне к товарищу Свердлову. Дело очень срочное. Уж вы помогите, товарищ!
Кого только здесь не было! С какими только вопросами сюда не приходили!
Иной раз прямо смех и горе.
Вот пришел старичок в картузе с козырьком, обшитым материей. Он задумал получить от Свердлова какую-то загадочную «отпускную бумагу».
— Какую же вам бумагу?
— Уж какую надо.
— Да к чему она вам?
— Значит, нужно.
— Для чего же?.
— А для того, что требовается.
— А что вам требуется?
— Да вот бумага.
— Какая же бумага?
— Уж какая надо…
И опять — висело мочало, начинай сначала!
Вот пришла англичанка с тощей шеей, перехваченной крахмальным воротничком.
Пришла, встала посреди коридора, произнесла, глотая слова, длинную, невнятную английскую фразу и уставилась на нас глазами уснувшего судака.
Сколько мы ни бились, мобилизуя свой нехитрый запас английских слов, так и не удалось нам понять, чего она хотела. Пришлось вызвать товарища из Народного комиссариата по иностранным делам.
Яков Михайлович потом уверял, смеясь, что именно с нее Чехов писал свою «Дочь Альбиона».
Основную часть посетителей составляли крестьяне. Их сразу можно было узнать и по одежде, и по котомкам, и по говору, и по тому, что они никогда не проходили сразу в комнату, а сначала долго топтались у порога.
В первое время больше всего жалоб и просьб было связано с разделом помещичьих имений.
То придут ходоки из какой-нибудь деревни и жалуются на жителей соседнего села. Те захватили себе всю землю и амбарный хлеб местного помещика и заявляют, что помещик, мол, наш, а значит, имение наше, земля наша, и хлеб наш.
То приходят с жалобой, что засевшие в сельсовете кулаки отказываются давать земельный надел женщинам. У баб, мол, мозги куриные, а рты широкие — что жрать, что реветь. «Будем делить на баб, что станет делать с землей бабенка? Ни тебе косу править, ни тебе телегу обрядить-починить, ни тебе толком рассудить не может».
То просят дать управу на кулаков, которые ведут дележ помещичьего имущества так, что одному достается сенокосилка, а другому — дырявый мешок; кому бычок, а кому — изорванная хомутина.
Однако очень быстро на передний план выдвинулся вопрос о голоде, вопрос о хлебе, припрятанном кулаками.
— Им, мироедам, все на выгоду, все на прибыль, — говорили ходоки, посланные деревенской беднотой. — Попу похороны помогают, гробовщику — мор, а кулаку — голод.
Каких только прозвищ не давали кулакам: и «живоглоты», и «хлебнички», и «крутоземельники». А то просто короткую кличку: «Клещ»!
С каждым днем все отчетливее проступала испепеляющая ненависть к кулачеству.