Черные вороны 12. Тьма в его глазах

Соболева Ульяна

– Наверняка, Дарина сказала тебе, что я многого не помню. Зачем прилетать к тому, кто считает тебя врагом? Ты мог бы дождаться, пока Даша познакомит меня со всеми новостями вашей, как я понял, большой и дружной семьи, и приехать тогда?

– Даша может познакомить тебя с Максом, которого знает она. А я пришёл напомнить тебе о том Максе, которого до неё знал я. С Максом, который спина к спине дрался со мной и с отцом. С Максом, который, рискуя жизнью, спасал мою дочь из рук ублюдков. С Максом, который наравне с нами воевал с любым злом, желавшим поставить НАШ клан на

колени, и каждый раз выходил из этой войны победителем. Дарина знает тебя, как своего мужа и отца своих детей, а я тебе напомню, каким братом и сыном ты можешь быть.

Воронов резко подался и схватил за запястья обеих рук Макса, пристально глядя в прищуренные синие глаза:

– И чёрта с два я тебе позволю помешать мне в этом!

Зверь тихо выматерился, и Граф отцепил свои руки, едва не выругавшись за то, что допустил мимолётную слабость. За эти годы Макс не раз заставлял его вспоминать, каким зверем он является, но как бы парадоксально это ни было, – никогда по отношению к самому Андрею.

Воронов снова откинулся на спинку своего стула и, взбалтывая бокал с янтарной жидкостью и не глядя на брата, продолжил:

– Я могу рассказать тебе многое. Но не хотелось бы хвастаться или вызывать в тебе даже не знаю…благодарность что ли. Чтобы ты чувствовал себя должником. Хотя, блядь…мы до хрена друг другу должны за спасенные задницы.

***

Меня раздражала его уверенность в моём доме. Меня чертовски бесило даже то, как он разговаривал со мной: так, будто это было нормой – вот так сидеть в моём кабинете и, растягивая бутылку виски, обсуждать что бы то ни было. Ни хрена это не было нормой. Это было неправильно. Это было самое невероятное из того, что я могу представить себе. Наша с ним норма – это взаимная ненависть и борьба за власть. Наша норма воняет предательствами и смертью друзей, а не совместными посиделками по праздникам.

И когда подонок схватил меня за руки, я зарычал, возвращая его в свою действительность. Добро пожаловать в реальность Зверя, в которой тебя, как минимум, не любят, благородный Граф! Мне плевать, что у вас происходило за это время! В моём мире ты всё еще находишься в шаге от того, чтобы я вцепился тебе в горло мертвой схваткой. И только благодаря сестре, у тебя есть расстояние в этот самый шаг.

Я прикурил сигару, не чувствуя её вкуса, во рту горчила плохо сдерживаемая злость.

– Должником? И ты хочешь сказать, Воронов, что я спасал твою задницу, а ты мою? Давай, удиви меня…брат. Расскажи, что ты это сейчас придумал!

Воронов усмехнулся:

– Ты одновременно и прав, и ошибаешься. Я спасал твою задницу потому что ты МОЙ БРАТ! И я узнал об этом! Потому что кровь не вода!

Я засмеялся и похлопал ему:

– Смешно. Признаю. А потом явился добрый ангел и воскресил самого мерзкого дьявола, спас его от смерти.

– Да, а потом то же самое делал ты. Для меня. И по той же причине. Каким бы невероятным это тебе ни показалось.

Воронов не лгал. Периодически он мялся, возможно, недоговаривал, но лжи я не ощущал.

– Знаешь, Макс, с тех пор, как ты встретил мою сестру, а она тогда была еще ребенком,

мы перестали враждовать.

– То есть ты хочешь сказать, что девчонка…начала крутить со мной будучи малолеткой? – я сделал большие глаза, наклоняясь к нему через стол и пододвигая к себе бутылку с виски, стоявшую возле его руки, – зачем мне это было нужно? Я что стал педофилом?

– Мне кажется, это не самое главное из того, что должно интересовать тебя, так? – Он посмотрел на меня, и я кивнул. Он был прав. Сейчас мне куда важнее было узнать другое.

– Значит все же педофилом я не был. Это утешает. Видать подождал пару лет.

– Ты не ответил каким образом я … в перестал быть вашим врагом?

– Ты многое сделал для клана, для меня, для отца, – Воронов остекленевшим взглядом смотрел на то, как разливаю в пустые бокалы алкоголь, – В еще ты полюбил мою сестру, которая была безумно мне дорога. Или ты думаешь, что это ты ввёл в нашей семье традицию отказываться от вражды ради женщины?

Это его «в нашей семье»…снова по нервам резануло. Грёбаный ад! Я привыкну к этому когда-нибудь? Он произнес эти слова так естественно, словно привык. Словно это само собой разумеющееся. Словно я не должен был сжимать до треска стакан пальцами, потому что это тоже не про меня – семья. И не просто семья, а одна семья с ним.

– А я смотрю, у вас с братом, с тем братом, это…как ты там сказал? Семейное? Отказываться от всего ради женщины? Еще твой отец так поступил, как мне помнится.

***

– Наш отец, – Андрей поправил его чисто машинально и тут же замолчал, заметив, как у Макса заходили желваки. Интересно, успели ему рассказать о смерти отца? До сих пор Зверь не произнес ни слова о нём, возможно, уже знает, – Твоя женщина, брат, – как же непросто называть братом вот этого ублюдка, но Граф дал себе мысленное указание делать это почаще, чтобы не только Зверь привык к этому обращению, но и он сам, – оказалась достойной намного большего, чем всё.

Андрей сглотнул, глядя в абсолютно пустые глаза Макса. Единственное, что он там видел – заинтересованность. Ни одного отблеска воспоминаний. Как же они вернут его, если этот подлец ни черта не помнит? Просто рассказать – ничтожно мало. Этот Зверь не испытал и толики того, что тот перенес на своей шкуре…И даже, когда её с него живьём сдирали, тот Зверь обрастал новой шерстью, еще более плотной. Обрастал во имя своей жены и семьи. А этот…Андрей говорил, но чувствовал, что его слова, подобно камням, лишь стучат по броне этого Зверя, и Граф понятия не имел, как подступиться к нему поближе.

И он решил про себя быть честным с ним. Настолько, насколько вообще можно быть честным с этим Максом. Быть честным, чтобы подобраться поближе и вонзить в эту броню острый меч, который вскроет гребаные пластины и заставит его, наконец, почувствовать боль, которую испытывают сейчас и Влад, и Марианна, и ее дети.

Но ублюдок, сам того не ведая, первым нанёс удар боли, и Влад стиснул челюсти так, что заболели зубы, услышав его вопрос.

– Моя женщина, говоришь? А твоя? Твоя, Воронов, где? Я слыхал ты второй раз женился…