Черным по белому (сборник)
Шрифт:
– Все это не то, не то и не то!
Пахло от него жареным луком. Если Алексея я любил и гордился им, если к Никодимову был равнодушен, то поваренка Мотьку ненавидел всем сердцем. Этот мальчишка оказывался всегда впереди меня, всегда на первом месте.
– А что, Мотька, – самодовольно сказал я однажды, – мне мама дала сегодня рюмку водки на зуб подержать – у меня зуб болел. Прямо огонь!
– Подумаешь – счастье! Я иногда так нарежусь водкой, как свинья. Пьешь,
– Да? – равнодушно сказал я, скрывая бешеную зависть (где он подцепил такую красивую фразу?). – А я нынче пробовал со ступенек прыгать – уже с четвертой могу.
– Удивил! – дерзко захохотал он. – Да меня анадысь кухарка так сверху толкнула, что я все ступеньки пересчитал. Морду начисто стер. Что кровищи вышло – страсть!
Положительно, этот ребенок был неуязвим.
– Мой отец, – говорил я, напряженно шаркая ногой по полу, – поднимает одной рукой три пуда.
– Эге! Удивил! А у меня отца и вовсе нет.
– Как нет? А где же он?
– Нет, и не было. Одна мать есть. Что, взял?
– А чем же лучше, если отца нет? По-моему, хуже…
– Ах ты, кочерыжка! Тебя-то иногда отец за ухо дернет, а меня на-кася! Никакой отец не дернет.
Этот поваренок умел устраиваться в жизни. Никогда мне не случалось видеть человека, который бы жил с таким комфортом и так независимо, как этот поваренок.
Однажды я признался ему, что не люблю его.
– Удивил! – захохотал он. – А я не только тебя не люблю, но плевать хотел и растереть.
Я молча ушел и про себя решил: лет через тридцать, когда я вырасту, этот мальчишка вылетит из нашего дома.
Глава 3 Торговля
В первый день на открытии ресторана было много народа: священник, дьякон, наши друзья и знакомые. Все ели, пили и, чокаясь, говорили:
– Ну… дай Бог. Как говорится.
– Спасибо, – повторял, кланяясь всем, растроганный отец. – Ей-богу, спасибо.
Я сидел возле него, и знакомые спрашивали:
– Ну, как ты поживаешь? Прехорошенький мальчишка! Славный ребенок.
Они целовали меня и трепали по щеке.
«Ага, – рассуждал я, – раз я такой хороший – можно от них кое-что и подцепить».
Когда отец ушел распорядиться насчет вина, я обратился к толстому купцу, который называл меня «славным мужчиной и наследником».
– Дайте мне сардинку, которую вы кушаете.
– Я тебе дам такую сардинку, – прошептал купец, – что ты со стула слетишь.
Худая благожелательная дама, назвавшая меня достойным ребенком, ела икру.
– Можно мне кусочек?.. – обратил
– Пошел вон, дурак. Проси у матери.
«Ловкая, – подумал я. – А если я уже получил у матери?»
Пришел отец.
– Ну, – сказал толстый купец. – Теперь за здоровье вашего наследника. Дай Бог, как говорится.
Я почувствовал себя героем.
– А что, – сказал я поваренку после обеда, – а они за мое здоровье пили.
– Удивил, – пожал плечами этот неуязвимый мальчишка, – да мне вчера мать чуть голову не разбила водочной бутылкой – и то ничего.
На другой день ресторан открыли в 12 часов дня. Было жаркое лето, и пустынная улица с рядом мелких домишек дремала в горячей пыли. Отец сидел на крыльце и читал газету. В половине третьего встал, полюбовался на вывеску «Венецианский карнавал» и пошел распорядиться насчет обеда.
В этот день в «Венецианском карнавале» не было ни одного гостя.
– Ничего, – сказал отец вечером, – еще не привыкли.
– Да кому же привыкать, – возразила мать. – Тут ведь и народу нет.
– Зато и конкуренции нет! А в центре эти рестораны как сельди в бочке. И жалко их, и смешно.
На второй день в три часа пополудни в ресторан зашел неизвестный человек в форменном картузе. Все пришло в движение: Алексей схватил салфетку и стал бегать по ресторану, размахивая ею, как побежденные белым флагом. Отец, скрывая прилив радости, зашел солидно за прилавок, а сестренка помчалась на кухню предупредить повара, что «каша заваривается».
– Чем могу служить? – спросил отец.
– Не найдется ли разменять десять рублей? – спросил незнакомец.
Ему разменяли, и он ушел.
– Уже заходят, – сказал отец. – Хороший знак. Начинают привыкать.
И его взгляд задумчиво и выжидательно бродил по пыльной улице, по которой шатались пыльные куры, ребенок с деревянной ложкой в зубах и голыми ногами да тащился, держась за стены, подвыпивший человек, очевидно, еще не привыкший к нашему «Карнавалу» и накачавший себя где-либо в центре или на базаре…
Улица дремала, и только порывистый Мотька, мчавшийся из мелочной, оживлял пейзаж.
– Мотька, – остановил я его, – меня скоро учить начнут. Что, съел?
– Удивил! – захихикал он. – А меня не будут совсем учить. Это, брат, получше.
Этот поваренок даже пугал меня своей увертливостью и уменьем извлечь выгоду из всего…
Только на третий день бог Меркурий и бог Вакх сжалились над моим отцом и спустились на землю в виде двух чрезвычайно застенчивых юношей, собравшихся вести разгульную, порочную жизнь.