Черныш
Шрифт:
– Не знаю, - уклончиво отвечал управдом.
– Могу подтвердить, что квартирная плата, действительно, внесена, а интимной жизни человека жилищное товарищество не касается.
Чаплин погибал.
– Я дома ночевал!
– воскликнул он с настоящим пафосом (это он в первый раз за долгое время возвышал голос).
– Вся моя незапятнанная жизнь за это говорит! Я еще до семнадцатого года был участником! У биржи в два часа ночи? Да я не знаю, где биржа-то и есть! Сном я спал у себя дома в два часа ночи!
Следователь
– Вы обвиняетесь в нападении на гражданина Кащеева сегодня в два часа ночи у здания биржи. Выдайте ключи от стола и шкафа.
Чаплин, отдав ключи, лишний раз имел случай удостовериться в полной своей невинности: подробный обыск не обнаружил решительно ничего преступного в его комнате. У него даже не нашлось никакой переписки. Правда, извлечена была из письменного стола пачка порнографических карточек, но Чаплин, презрительно усмехнувшись, объяснил:
– Это я от дочери отобрал. У меня ужасно испорченная дочь!
Варвара Петровна была совершенно убеждена в том, что Чаплин убил Кащеева, и теперь его расстреляют. Она с плачем просила следователя только об одном: выдать ей труп племянника для погребения по православному обряду. Когда Чаплина увели, она пала на колени перед образом, торопясь замолить грехи племянника, пока его еще не расстреляли.
А Чаплина вели под конвоем по улицам города, и он не знал куда спрятать свое лицо, свои руки, все свое тело от любопытных взглядов прохожих.
Следователь в этот день не вызывал больше Чаплина на допрос. Дело должно было разъясниться тогда, когда очнется Йорка Кащеев. А Йорка Кащеев лежал в больнице и еще не приходил в сознание.
XIII.
Только через неделю Лиза узнала, почему Йорка совсем перестал приходить к ней: дворничиха рассказала ей о несчастьи с Йоркой. Когда Лиза явилась в больницу к Йорке, тот встретил ее так, словно никогда между ними ничего и не было. Лиза поняла, что это - конец, и больше не являлась к Йорке. Она аккуратно и старательно работала в типографской конторе, стараясь этой работой и тем еще, что она записалась в комсомол, наполнить жизнь. А Йорка, выписавшись из больницы, хотел было раз зайти к Лизе да не зашел.
Была уже зима, когда однажды утром Черныш явился к Йорке Кащееву. Он пришел так рано, что застал Йорку дома.
– Вот и я, - сказал он: - Черныш. Узнали?
– Еще бы не узнать, - отвечал Йорка Кащеев и крепко пожал Чернышу руку.
– Вот и я, - повторил Черныш.
– Выходит так, что живу я неправильно.
– Выходит так, - согласился Йорка Кащеев.
– Даешь денег, - отвечал Черныш.
– Денег нет в деревню уехать!
И так как Йорка Кащеев медлил, он прибавил:
– Человека загонять нельзя. Человека выручать надо. Не пес все же! Даешь денег!
Йорка Кащеев, набирая по карманам денег, спрашивал:
– А дело-то ваше чем кончилось?
– Отсидел, - сказал
– Отсидел, представляешь ты себе, а потом выпустили.
И обиженно заморгал глазами. Помолчав, спросил:
– А со знакомцем моим как случилось?
– Отпустили, - отвечал Йорка.
– Меня два раза допрашивали. На второй раз я все рассказал - его и выпустили. Паршивый человечишко.
– А девчонка?
– спросил Черныш.
Йорка Кащеев сразу подтянулся: он уже опять давил фасон.
– А мы давно разошлись с ней.
– Так, - сказал Черныш.
– А я в деревню еду. В деревне я - о-го-го! как работать начну! Город из деревни сделаю!
И неожиданно он пришел в восторг:
– Порядки там заведу, музыку поставлю. Представь ты себе живо эту картину! Силы у меня - о-го-го!
– только знать надо мне, с чем бороться, куда силу девать!
Черныш ушел. Йорка шагал по комнате, заложив руки в карманы. Он думал о Лизе. В последний раз, когда он видел Лизу, на ней была синего ситца блузка, юбка - тоже синяя, а на ногах - старенькие желтые туфли, кожа на которых давно уже потрескалась.
XIV.
Пес успел забыть о диких романтических временах, когда он жил в полуразрушенном доме и питался падалью. Он уже привык к мирной сытой жизни и к обязанностям своим: рычать на каждого чужого человека, а особенно на тех, на кого велено рычать. После исчезновения Черныша Уточкин выгнал пса из дому. Несмотря на это пес не изменил своего поведения: он лег у ворот, скаля зубы на прохожих, - полагал, должно быть, что охраняет дом. Его покорность и приверженность родному дому умилили дворника, и он взял пса к себе. И запах дворника стал теперь псу родным запахом.
Человек в кавалерийской шинели и богатырке, с неизменным стэком в руке, вошел во двор.
Пес залаял на незнакомца. Это был не прежний голодный отчаянный лай, это был лай сытый, хозяйственный, благоразумный.
– А, дьявол!
– удивился Черныш.
– Не узнал?
И он огрел пса стэком. Пес взвизгнул и, отбежав на безопасное расстояние, снова обернулся к Чернышу и залаял.
– Не узнал, - сказал Черныш.
– Ах, собака ты этакой! Не узнал!
Но пес, уже почуяв носом знакомое, полз к Чернышу, трусливо виляя задом.
– Узнаешь?
– говорил Черныш.
– То-то же. Я тебя, собака, в деревню с собой взять хочу. Ты мне вот что скажи, собака: как ты жил без меня? соскучился? Ведь ты и не представляешь себе, что я за тобой только сюда и пришел.
И вдруг сзади раздалось такое ржанье, какого не издаст и хороший рысак, - это засмеялся дворник. Ржанье прекратилось так же мгновенно, как и возникло, и сменилось добродушнейшим баритоном:
– Со псом беседуешь? Не человек же - пес.
И снова пошел по двору громовый грохот, отдаваясь в стенах домов и прогоняя все остальные шумы.