Черный амулет (Кондратьев - 2)
Шрифт:
– Сынок, я же тебя предупреждал. Почему ты меня не послушал?
– Я... Я ничего не сделал, - как ребенок, начал оправдываться Василий Константинович.
– Смотри, чтобы он с тобой не обошелся так же.
– Хорошо, отец. Хорошо, - залепетал Василий, совершенно не представляя, о чем идет речь.– Я все сделаю, будь спокоен.
– Уж как я спокоен, - произнес Константин Васильевич, дико захохотал и сквозь хохот выговорил мертвенно-синими губами: - Мне теперь волноваться нечего...
Константин
2
Дождь лил как из ведра. В просветы среди фруктовых деревьев виднелась дорожка, выложенная бетонными плитками. На плитках вспузыривались крупные капли. Дорожка вела между сараем и домом к калитке. Стоя на краю огорода стариков Кондратьевых, Кофи Догме с трудом различал угол крыльца и краешек завалинки, на которой они с Борисом потрошили рыбу сегодня утром.
Он увидел, как в "УАЗе" с синими мигалками на крыше распахнулись двери.
Вылез какой-то человек в телогрейке и опрометью бросился во двор. Его заслонил угол дома. Следом в калитку влетел кто-то в такой же армейской плащ-палатке, как у Кофи.
"Борька!" - догадался он. Голова работала с предельной ясностью. Амулет не только требовал крови. Амулет придавал силы для того, чтобы кровь добыть. "Такие "УАЗы-469" и в Бенине нередко можно встретить", - отметил про себя молодой вождь.
– Вы не плачьте, гражданочка, - сказал сержант Федор Пантелеев, проходя в комнату и оставляя мокрые следы на полу.– Успокойтесь. В жизни чего только не бывает. Как вас звать-то?
Заливаясь горючими слезами, бабушка Бориса Кондратьева едва выдавила:
– Любовь Семеновна...
– Где мы присядем?– спросил сержант.
А сам немедленно уселся за обеденный стол. Телогрейку он оставил в сенях и теперь мало отличался от нормального питерского милиционера.
Любовь Семеновна, промокая уголком головного платка глаза, послушно села.
Рядом с ней расположился Борис. По дороге на центральную усадьбу и обратно он крепко надеялся, что дед вернулся.
В голове даже вертелись уже слова извинений, с которыми он обратился бы к милиционеру: "Господи, какое было бы счастье!"
Пока сержант Пантелеев раскладывал на столе все необходимое для поиска пропавшего без вести человека - шариковую ручку, листы чистой бумаги, бланки протоколов, - Борис спохватился:
– Бабуль, а куда Кофи подевался?
– Что, еще один без вести пропавший?– усмехнулся сержант.– У вас тут как на войне...
Борис одарил его тяжелым, осуждающим взглядом.
– Вышел куда-то, - дрожащим голосом ответила Любовь Семеновна. Недавно еще в комнате, где вы ночевали, дремал. Я в баньку за сухим поленом сходила,
– О ком речь?– на этот раз строго спросил милиционер.
– Мой институтский друг, - объяснил Борис.– Мы вчера втроем рыбачили: он, я и дед. То есть Кондратьев Константин Васильевич.
– Давай своего дружка.– Сержант вспомнил, что по дороге парень толковал про третьего участника рыбалки, но слушал сержант вполуха, думая о своем.– Придется и ему показания дать.
Борис вышел в сени, вновь завернулся в плащ-палатку и очутился под дождем.
– Кофи!– заорал он изо всех сил.– Кофи! Эге-ге-гей! Где ты, Кофи?
Горланя таким образом, Борис направился в глубину приусадебного участка.
Дождь скрадывал звуки. Ноги разъезжались на скользкой глине.
"Странный парень, - подумал Борис о друге.– И охота ему где-то шляться под дождем! Тут дед пропал, понимаешь, а ты еще за этим присматривай. Детский сад..."
Доковыляв наконец до дощатого сортира, Борис на всякий случай дернул дверь. Она не поддалась.
– Кто там?– воскликнул он.– Кофи, это ты?
Вместо ответа изнутри раздался такой сильный и неприличный звук, что происшествие с дедом на миг вылетело из головы. Борис расхохотался.
– Кофи! Ты что там делаешь?
– А ты еще не догадался?– недовольно буркнул Кофи Догме.– Произвожу дефекацию, вот что я делаю!
– Ладно. Ты давай побыстрей. Я мента притащил. Будешь показания давать.
– Угу.
Сквозь щели в сортирной двери Кофи прекрасно видел, как Борька его искал.
Сердце билось, пожалуй, чаще обычного.
"Но не чаще, чем у этой падали. Не чаще, чем у мужчины, который умер от страха", - подумал Кофи о Павле Исидоровиче Петрухине.
Этот старый школьный учитель русского языка и литературы умер от разрыва сердца двадцать минут назад. Кофи даже не прикоснулся к старику: лишь пробрался в дом и постоял над кроватью.
Трус открыл глаза, увидел рослого мулата, принял его за черта и испустил дух.
Сейчас рослый мулат сидел на корточках над очком, не расстегнув даже молнию на джинсах.
Однако делать нечего. Этого испытания не избежать. Если насилие неизбежно, расслабься и получи удовольствие - говорят практичные американцы. Со вздохом, который снаружи можно было принять за вздох облегчения, Кофи выпрямился, откинул крючок. И шагнул под дождь.
Когда он повесил в сенях плащ-палатку и переступил порог комнаты, сержант Пантелеев оторвал сосредоточенное лицо от протокола.
– И-ик!– произнес сержант и вскочил.– Эт-то и есть т-т-твой друж-жок?
Его глаза, казалось, уже выпрыгнули из орбит и ведут самостоятельный образ жизни. В другой ситуации Борис бы от души потешился. Сейчас он сказал только: