Черный ангел
Шрифт:
Но случай этот показал, на каком тонком волоске висит теперь жизнь города. Впрочем, в других местах туркам не удалось добиться такого успеха.
На рассвете штурм прекратился. Однако это было еще не генеральное наступление, поскольку турецкий флот не ввязывался в бой. Джустиниани считает, что в ночном штурме принимало участие около сорока тысяч турок.
– Султан хочет измотать нас, – заявил генуэзец. – Только не думай, что мы одержали победу. У нас – тяжелые потери. Даже тебе не хочу говорить, сколько человек погибло. Но охотно признаюсь, что и венецианцы в немалой степени восстановили сегодня свою подорванную репутацию.
Когда взошло солнце, турецкие трупы устилали
Увидев, что их земляки сражаются не на жизнь, а на смерть, моряки Тревизано наконец сдались. В течение дня они разгружали корабли, а вечером Тревизано привел во Влахернский дворец четыреста солдат, о чем и доложил посланнику. Их поставили на самые опасные и самые почетные участки – на северной оконечности города, возле Кинегаона, где смыкаются портовая и материковая стены. Моряки тоже обещали прийти завтра утром и сражаться во имя Господа.
Нам необходимо подкрепление. Без него город не отразит следующего ночного штурма. Целый день небольшие отряды турок атаковали нас в разных местах с единственной целью – не дать защитникам города отдохнуть. Наши люди спят по очереди. Но император, обходя сегодня утром стены, увидел, что на многих участках все воины лежат, как мертвые, погрузившись в глубокий сон. Василевс собственноручно будил солдат, тряся их за плечи, и утешал, когда они стонали от усталости. Он запретил на этот раз командирам наказывать тех, кто заснул на посту. Да и как можно было наказать этих людей? Пища и так слишком скудна. Вино кончилось. А пребывание на стенах – уже само по себе тяжкая кара.
Когда багровое солнце стояло над холмами Перы, я увидел, как братья Гуаччарди отсекают своими мечами головы туркам, которые прорвались ночью к стене и погибли у ее подножья. Доспехи трех мужчин были забрызганы кровью от шлемов до наколенников. Юноши с шутками и смехом перекидывались турецкими головами, словно развлекались какой-то чудовищной игрой в мяч. Бились об заклад, кто найдет самую длинную бороду, и вот уже каштановые, черные и седые космы, прицепленные к поясам братьев, развевались на ветру. Соперничая друг с другом, молодые люди делали вид, что их ничуть не утомляют ночные стычки, и давали выход накопившейся усталости и напряжению в непотребных и диких забавах. Среди крови, гари и обломков на стене выросло несколько желтых цветов.
Той ночью я не участвовал в самых жарких схватках, поскольку Джустиниани постоянно посылал меня на разные участки стены, чтобы я передавал защитникам его приказы. Тем не менее я валился с ног от усталости, и все вокруг казалось мне нереальным, будто во сне. Опять загремели турецкие пушки и стена задрожала от ударов каменных ядер, но у меня было такое ощущение, что все это происходит далеко-далеко… Солнце окрасило холмы Перы в красный цвет. Братья Гуаччарди в окровавленных доспехах, смеясь, перебрасывались головами убитых турок. Эти незабываемые мгновения раннего утра пронзили мне сердце. Небо и земля во всех своих цветах и красках, даже гарь и кровь – все это доставляло несказанное наслаждение моим живым глазам в тот миг, когда трупы вокруг меня лежали, вперив погасший взор в пустоту.
Один раз в жизни я уже видел мир вот таким – нереальным, неправдоподобным и неземным. Это было в Ферраре, когда я заболевал, но еще не знал, что заразился. Сумрачный ноябрьский день заглядывал в разноцветные окна часовни, по которой разливался горький аромат целебных трав, гусиные перья скрипели, как обычно, – и вдруг все это отодвинулось от меня далеко-далеко… У меня только шумело в ушах. Я видел тогда мир более ясно и отчетливо, чем когда-либо
Тогда я впервые познал сущность Бога. Пораженный болезнью…
И тут вдруг меня осенило, что тот миг уже таил в себе сегодняшнее утро, как скорлупа таит ядро ореха. И если бы я тогда заглянул в будущее глазами ясновидца, уже давно узрел и ощутил бы то, что переживаю сегодня. Два этих мгновения были слиты во мне и в вечности, в одно, а то время, что разделяло их, было лишь иллюзией и миражом. Недели, месяцы, годы – только мера счета, придуманная человеком. С настоящим временем, временем Бога она не имеет ничего общего.
В этот миг я знал и то, что опять появлюсь на свет – по непостижимой воле Господа. И родившись однажды снова, я сохраню в своем сердце и этот вот, нынешний момент – и он будет вставать передо мной в видениях, которые начнут преследовать меня в моей следующей жизни. Тогда я вновь узрею обезглавленные трупы на разрушенной стене, сотрясающейся от залпов гигантской пушки. Крохотные цветочки будут желтеть среди гари и копоти, а братья Гуаччарди в окровавленных доспехах станут лихо катать по земле головы врагов.
Но мысль эта не вызвала у меня ни экстатического восторга, ни даже обычной радости, а лишь наполнила мою душу невыразимой печалью. Ведь я был, есть и буду человеком, искрой, которой вихри Бога переносят из одной тьмы в другую. Острее, чем боль и усталость, я ощущал в этот миг душевную тоску по блаженному покою забвения. Но забвения не существует.
Никакого забвения не существует.
15 мая 1453 года
Я ранен в самое сердце. Знал, что меня это ждет. Я это предчувствовал. Человек теряет то, что должен потерять, и даже самое большое счастье не длится вечно. Теперь, по прошествии времени, кажется просто чудом, что нам удалось скрываться так долго. Уже давно все в этом городе обречены терпеть визиты императорских стражников, которые имеют право без предупреждения врываться даже во дворцы вельмож и перетряхивать кладовые и подвалы в поисках дезертиров, еды и денег. Горстка муки, припрятанная бедняком, конфискуется столь же безжалостно, как и мешок пшеницы или бочонок оливкового масла, найденные у богача.
Вечером меня разыскал на стене во Влахернах мой слуга Мануил. В глазах у него стояли слезы; кто-то так дернул его за бороду, что синеватые щеки старика были сплошь покрыты кровавыми точками.
– Господин мой, – выдохнул он, прижимая руку к груди, – случилась беда.
Мануил бежал через весь город – и теперь едва держался на своих больных ногах; он до сих пор был так взволнован, что говорил, не обращая внимания на посторонних. Рассказал, что утром несколько стражников обыскали мой дом. Они ничего не нашли, но один из них внимательно приглядывался к Анне и явно узнал ее, поскольку после полудня стражники вернулись, на этот раз – во главе с одним из сыновей Нотара. Брат тут же обнаружил в доме свою сестру, и Анна, не сопротивляясь, отправилась с ними, так как ее протесты все равно бы ни к чему не привели. Мануил пытался защищать ее, настойчиво объясняя стражникам, что меня нет дома, но они лишь схватили его за бороду, швырнули на пол и отколотили. Брат Анны, забыв о своем высоком положении, даже ударил старика по лицу.