Черный ангел

Валтари Мика Тойми

Чем ближе решающая минута, тем более косо поглядывают на меня венецианцы. Утверждают, что я шпионю за ними по поручению Джустиниани. Но их грубость лишь доказывает: им действительно есть что скрывать. Видимо, они уже строят планы, как обратить победу на пользу Венеции – в том случае, если штурм не удастся и султан снимет осаду. Выгоды, которые смогли бы извлечь из этого нынешние обитатели императорского дворца, так велики, что ради них стоит побороться и за невозможное. Кроме того, стена вокруг Влахерн все еще так мощна, что турки не смогут вторгнуться здесь в город – во всяком случае, до тех пор, пока этот участок защищают венецианцы.

Там, где внешняя и большая стены соединяются под прямым углом со стеной Влахерн,

находится наполовину вросшая в землю калитка, которая ведет на улочку между двумя городскими стенами. Многие поколения обитателей дворца использовали этот выход, чтобы кратчайшим путем попадать в цирк, располагавшийся за стеной Константинополя. Поэтому калитку до сих пор называют Керкопорта; впрочем, ее давно заколотили. А вот теперь снова открыли, как и все прочие дверцы в стенах. Через нее можно быстрее всего добраться из дворца Порфирогенитов до братьев Гуаччарди у ворот Харисия, а оттуда – и дальше, на участок Джустиниани.

У Керкопорты стена не повреждена; турки никогда не пытались нападать в этом месте, поскольку, подбежав к прямоугольному выступу стен, нападающие попали бы под сокрушительный перекрестный огонь. Этим хорошо защищенным путем можно быстро послать подкрепление к воротам Харисия, где стена обвалилась почти полностью – как и у ворот святого Романа. Венецианцы создали специальный резервный отряд, который в случае нужды придет на помощь братьям Гуаччарди. На спокойном участке у Керкопорты внешнюю и внутреннюю стены охраняет лишь горстка греков. К чести латинян надо признать, что они охотно встали в самых опасных местах.

Незадолго до полуночи ко мне явился Мануил. Трясясь от страха, он сказал:

– Базилика горит.

Мы поднялись на крышу дворца, где собралась уже большая толпа зевак. В турецком лагере все еще пылали высокие костры, но посреди темного города возносился к небу гигантский купол храма Святой Софии, разливая вокруг дивный неземной свет. Это был не огонь, а скорее яркое голубоватое сияние. Латиняне, глядя на светящийся купол, шептались между собой и говорили, что это – дурной знак.

Удивительное сияние полыхало над храмом, то ослабевая, то усиливаясь вновь. Я пошел в город, к собору. И был не одинок. Вокруг меня в темноте шумело и волновалось людское море. Все спешили в одном направлении. Я слушал всхлипывания женщин и пение монахов. У храма голубоватое сияние было столь ослепительным, что никто не отваживался приблизиться… Люди падали на колени на влажные плиты и начинали молиться. Бог послал нам знамение. Неземное приняло земной образ. Увидев это собственными глазами, я не могу больше сомневаться в том, что эра Христа закончилась и наступило время зверя.

Купол сиял и горел целый час. Потом свечение стало вдруг быстро ослабевать, минуту померцало и исчезло. Небо было так плотно затянуто тучами, что ночь вокруг нас сделалась внезапно черной, как уголь. Турецкие костры погасли, их зарево уже не освещало город. Ночь была душной, насыщенной запахами земли и гниющих листьев – и человек чувствовал себя так, словно двигался во мраке среди разверзшихся могил.

В темноте в руку мне скользнула тонкая, горячая ладонь. Может, это был лишь самообман, но мне казалось, что я узнаю ее из тысячи. Я не смел ни сжать эти пальцы, ни заговорить. Вдруг это был только заблудившийся ребенок, который нашел опору в моей руке? Или какая-нибудь женщина, выведенная из равновесия темнотой и страхом, захотела ощутить близость мужчины?.. Но я узнал эту руку. Теплая и беззащитная – она словно безмолвно молила о примирении перед смертью.

Женщина тоже ничего не сказала. Во мраке мы слышали лишь дыхание друг друга. Наши руки соприкасались. На наших запястьях болезненно бились жилки – одна возле другой – как немые свидетели единения двух людей. Это было прекрасно. Это было лучше всего на свете. Так мы понимали друг друга. Слова лишь разрывали нити, связывавшие нас.

Так просто, так

ясно, так робко и беззащитно. Горячая ладонь в темноте, а вокруг – тяжелый запах гниющих листьев. Над могилами, на пороге смерти мы в знак примирения протянули друг другу руки. А потом женщина исчезла…

И даже если это все было только иллюзией и миражом, боль в моем сердце утихла. Когда я, как лунатик, искал обратную дорогу во Влахерны, горечь уж не переполняла до краев мою душу. Я был свободен, взор мой прояснился. Я стал свидетелем чуда и сжимал руку человека в своей ладони.

26 мая 1453 года

Ночное чудо у храма Святой Софии привело город в такое волнение, что рано утром люди, возглавляемые монахами и монахинями, кинулись на Влахернский холм, забрали из церкви чудотворную икону Божьей Матери и отнесли ее на городскую стену, чтобы святая заступница защищала Константинополь. Богородица, чей узкий лик, обрамленный золотом и драгоценными камнями, был несказанно печален, скорбно взирала на чад своих, Многие видели, как губы ее дрогнули, а из глаз покатились слезы. Несколько человек хотело прикоснуться к образу, и в давке он упал на землю. В тот же миг капли дождя величиной с голубиные яйца, начали падать из низких туч. Дождь мгновенно превратился в ливень, резко потемнело, и по улицам побежали потоки воды. Чудотворная икона, намокнув, налилась свинцовой тяжестью. Лишь самым крепким монахам удалось общими усилиями поднять ее с земли и укрыть в безопасном месте, в монастыре Хора.

Мы думали, что внезапный дождь намочит порох турок. Пустые надежды. Даже во время ливня то и дело гремели орудийные залпы, а когда он кончился и над землей заклубились влажные испарения, турки открыли сокрушительный огонь – словно хотели наверстать упущенное время.

Турки все еще постятся. В этот же день, стоя позже на стене, я видел, как турецкие полководцы собрались на холме у шатра султана. Военный совет продолжался всю вторую половину дня. Потом султанские чауши в зеленых одеждах вскочили на коней и галопом помчались развозить по разным частям лагеря приказы Мехмеда. Вскоре в неприятельском стане поднялся радостный рев. Он разрастался и усиливался. Ликующие вопли людей и оглушительный шум бескрайнего моря. Нетрудно догадаться, что султан назначил день и час последнего штурма.

Увидев, что Мехмед собрал Великий Диван, я отправился к воротам святого Романа и разыскал Джустиниани, который руководил у стены бесконечными работами по ремонту укреплений.

– Во Влахернах все в порядке, – сказал я. – Скоро начнется штурм. Позволь мне сражаться рядом с тобой у ворот святого Романа. Девять лет назад под Варной кое-кто назначил мне тут встречу… Я не хотел бы опоздать на нее.

Джустиниани дружески взял меня под руку, поднял забрало и посмотрел на меня с улыбкой в налитых кровью бычьих глазах. Он словно тихонько посмеивался над чем-то неведомым мне.

– Многие сегодня просились сюда, – проговорил генуэзец. – Мне льстит, что это место кажется всем столь почетным.

Даже султан Мехмед изволил обратить на меня свое внимание, – продолжал Джустиниани, кивнув на бревно, выступавшее из земляного вала. На конце этого бревна, касаясь пятками пожухлой травы, висел труп одного из турецких торговцев с растрепанной бородой; на нем все еще был потертый бараний кожушок. – Султан велел сообщить мне, что восхищен моим мужеством и военным искусством. Он не предлагает мне стать предателем, если это оскорбляет мою честь. Но если я уведу со стены на корабли своих людей, он обещает сделать меня богатым человеком и поставить во главе своих янычар. Он даже разрешит мне сохранить мою веру, поскольку в его войске служат и христиане. Если я согласен, то должен спустить флаг. Вместо этого я приказал повесить султанского посланца. Вот мой ответ – и надеюсь, Мехмед его видит, хоть моим людям и некогда строить сейчас высоких виселиц.