Черный Ангел

Коннолли Джон

Алиса продолжала бежать, не обращая внимания на изрезанные камнями ступни, одежду, изодранную в клочья. Она остановилась только тогда, когда боль в боку стала невыносимой. Казалось, тело разрывало пополам. Она привалилась к дереву, но ей все чудилось, что где-то вдали все еще слышны ее преследователи. Она узнала лицо мужчины в дверном проеме. Это был один из тех, кто забрал Приа предыдущей ночью. Она не знала, почему он вернулся, не знала, какая сила заставила его сотворить то, что он сделал. Алиса знала одно — ей следовало убираться из этого места, так как эти двое знали, кто она. Они видели ее и постараются найти. Алиса позвонила матери с таксофона на бензоколонке. В это раннее воскресное утро никто еще ничего не отпирал.

Мать принесла одежду и захватила для нее все деньги, какие только у нее были, и в тот же полдень Алиса уехала и никогда больше не возвращалась туда, где появилась на свет. Шли годы. Она звонила матери, ей всегда нужны были деньги. Звонки раздавались хотя бы раз в неделю, порой чаще, но она всегда звонила. Это была единственная уступка Алисы, и даже в самые отвратительные периоды дочь никогда не отступала от этого правила, поддерживая хоть такой мимолетный контакт с матерью. Марта была благодарна дочери за эти звонки. Так она узнавала, что Алиса еще жива.

А потом звонки прекратились.

* * *

Марта сидела на кушетке в моем кабинете, Луис стоял подле нее, Эйнджел притаился в моем кресле. Я устроился у камина. Зашла Рейчел, но, взглянув на нас, ушла.

— Тебе следовало приглядывать за ней. — Марта подняла глаза на Луиса.

— Я пытался. — Луис выглядел усталым. Он как-то сразу постарел. — Она не хотела от меня помощи. Того, что я мог ей предложить.

Глаза Марты вспыхнули.

— Как ты можешь говорить такое? Алиса запуталась. Заблудшая душа. Она нуждалась в ком-то, кто мог бы вернуть ее. Этим кем-то мог стать для нее ты.

На сей раз Луис ничего не ответил.

— Вы ездили на Хантс Поинт? — поинтересовался я.

— Когда мы говорили с Алисой в последний раз, она сказала мне, что обитает там, вот я и поехала.

— Это там вас ударили?

Она опустила голову.

— Какой-то мужчина ударил меня.

— Как его зовут? — спросил Луис.

— Зачем тебе это? Ты готов сделать с ним то, что сделал с другими? Ты думаешь, это поможет найти твою сестру? Ты хочешь считать себя важной птицей, но уже слишком поздно делать то, что сделал бы на твоем месте настоящий мужчина. Поступай как знаешь, только не надо мне этой трепотни.

Тут я не выдержал и вмешался. Взаимные обвинения никуда бы нас не привели.

— Зачем вы пошли к нему?

— Это Алиса сказала мне, что работает на него. Другой, тот, с которым она была прежде, умер. Она говорила, будто этот новый позаботится о ней, подыщет ей богатых мужчин. Богатых мужчин! Кому она нужна теперь, после всего, что с ней случилось?! Кому она нужна?..

Она снова начала плакать.

Я подошел к ней и протянул чистый носовой платок, затем осторожно опустился на колени перед нею и постарался успокоить.

— Нам нужно знать его имя, если мы хотим начать поиски.

— Джи-Мэк, — наконец смогла выговорить пожилая женщина. — Он называет себя Джи-Мэк. Там еще есть белая девочка, совсем-совсем молоденькая. Она помнит Алису, но там, на улице, Алису звали Ла Шан. Эта девочка не знает, куда делась Алиса.

— Джи-Мэк, — повторил Луис.

— Тебе это имя о чем-нибудь говорит?

— Нет. Последний раз я слышал, что она была с сутенером по кличке Щедрый Билли.

— Похоже, дела изменились.

Луис встал и помог подняться Марте.

— Мы должны дать тебе поесть. И тебе нужно отдохнуть. Она взяла его за руку и крепко-крепко ее сжала.

— Найди Алису ради меня. Она попала в беду. Я это чувствую. Ты должен найти ее и вернуть мне.

* * *

Жирный мужчина стоял у края ванны. Его звали Брайтуэлл, и он был очень-очень стар, гораздо старше, чем выглядел со стороны. Иногда казалось, будто он только что вышел из летаргического сна, но мексиканец, чье имя было Гарсия, предпочитал не спрашивать Брайтуэлла, откуда тот взялся. Он понял одно: надо повиноваться

Брайтуэллу и надо быть осторожным с ним. Он видел, что Брайтуэлл сделал с женщиной, наблюдал через стекло, как жирные сальные губы закрыли ей рот последним поцелуем. Ему показалось, что в глазах женщины он увидел какое-то тяжкое и печальное знание в то самое мгновение, когда она обмякла и умерла, как если бы она поняла, что ждет ее дальше, когда ее тело уже не могло служить ей. Интересно, скольких еще отправил он в этот путь? Гарсия задумался. И даже если то, о чем подозревал Гарсия, не было правдой, кто поверит таким вещам о себе?

Химикаты разлагали останки. Зловоние было невыносимо, но Брайтуэлл даже не пытался закрыться от него. Мексиканец стоял сзади, прикрыв нижнюю часть лица белой маской.

— Что теперь? — спросил Гарсия.

Брайтуэлл сплюнул в бадью, затем повернулся спиной к разлагающемуся телу.

— Найду другую и убью ее.

— Умирая, она о ком-то говорила. Она звала какого-то мужчину.

— Знаю. Слышал, как она называла его имя.

Но мы думали, что она одинока, что о ней некому позаботиться, некому вспомнить.

— Нас дезинформировали, хотя, возможно, никому она не нужна. Никто и не вспомнит о ней.

Брайтуэлл обтек его и вышел, оставив наедине с разлагающимся телом. Гарсия не последовал за ним. Брайтуэлл был не прав, но Гарсия не нашел в себе храбрости возразить ему. Ни одна женщина на пороге смерти не станет столько раз называть одно и то же имя, если оно ничего не значит для нее.

Кто-то о ней еще вспомнит.

И он придет.

Часть вторая

Тот, у кого есть жена и дети, является заложником судьбы.

Фрэнсис Бэкон «Эссе» (1625)

Глава 3

Вокруг нас полным ходом продолжалось празднование крестин Сэм. Слышался смех, открывались бутылки. Кто-то запел песню, судя по всему, отец Рейчел, которого тянуло петь каждый раз, когда он начинал пьянеть. Фрэнк был юристом и относился к числу тех дружелюбных типов, которые поддерживают приятельские отношения со всеми и которым нравится быть в центре внимания повсюду, где бы они ни оказались. Такие, как он, считают, что украшают жизнь окружающих своим громкоголосием и неуемной инициативностью. Я наблюдал, как он вел себя на свадьбе. Он заставлял стеснительных женщин танцевать, искренне считая, что пытается вытащить этих скромниц из их раковин. Но они лишь неуклюже дергались на танцевальной площадке, напоминая новорожденных жирафов, и бросали безнадежно тоскливые взгляды в сторону своих стульев. Я предполагаю, кто-то возразит мне и скажет о его добрых намерениях, но, к сожалению, он не умел сочувствовать другим, чтобы держать эти добрые намерения при себе. Помимо опасений за судьбу дочери, которые он испытывал, Фрэнк расценивал мое присутствие на любых празднованиях в буквальном смысле как личное оскорбление, видимо, не сомневаясь, что я могу в любой момент разрыдаться или кого-то поколотить. Иными словами, испортить погоду во время парада, так тщательно подготовленного Фрэнком. Наедине мы и вовсе старались не встречаться.

Джоан верховодила в их браке, и одного ее негромкого слова обычно хватало, чтобы заставить Фрэнка заплясать под ее дудку. Она работала воспитательницей в детском саду и принадлежала к числу допотопных либеральных демократов, которые слишком уж близко к сердцу принимали изменения, произошедшие в стране за недавние годы, как при республиканцах, так и при демократах. В отличие от Фрэнка она редко открыто заговаривала о своей тревоге за дочь, по крайней мере не со мной. Только иногда, обычно, когда мы уже прощались с ними по завершении очередного, порой неловкого, порой умеренно милого посещения, вдруг, осторожно взяв меня за руку, шептала: «Ты ведь думаешь о ней, не так ли?»