Черный Ангел
Шрифт:
— Вы знаете, кто бы мог купить их?
Фил отрицательно покачал головой.
— Штерн сохраняет конфиденциальность. Аукцион рассчитан на крайне специфический тип коллекционеров, ни один, насколько я знаю, никогда не жаловался на то, как Клаудия Штерн строит свои деловые отношения. Все предметы для продажи тщательно проверены, их подлинность подтверждена.
— То есть она никогда не продавала никому метлу, которая не летала?
— Очевидно, нет.
Официантка унесла тарелку из-под закусок. Несколько
— Вижу, вы все так же не едите дары моря, — отметил он.
— Думаю, некоторые существа были специально созданы уродливыми, дабы не соблазнять людей употреблять их в пищу.
— Так же как не ухаживать за ними. В ваших словах есть смысл.
Он приступил к разделке омара. Я старался не смотреть.
— Ну а вы не хотите поведать мне, почему вдруг Клаудия Штерн попала в зону вашего внимания? Строго между нами, я должен добавить.
— На завтра назначен аукцион.
— Находка из Седлеца, — сообразил Фил. — До меня доходили слухи.
— Вы знаете что-нибудь об этом?
— Я знаю, что клочок пергамента содержит рисунки определенного сорта и что сам по себе этот пергамент представляет относительно небольшую ценность, так, любопытная вещица, не более того. Но это изюминка завтрашнего аукциона. Еще я знаю, что Клаудия Штерн представила только крошечную часть пергамента для установления подлинности, остальное тщательно охраняется, пока покупатель не найден. Я также знаю, что чересчур много секретности для столь незначительной вещицы, да и меры предосторожности предприняты слишком серьезные.
— Я могу сообщить вам немного больше, — вздохнул я.
Когда я закончил свой рассказ, омар Фила спокойно лежал на тарелке. Да и я едва притронулся к говядине.
— Все в порядке? — Сильно расстроенная официантка наклонилась к нам.
Лицо Фила осветилось улыбкой такой безукоризненной, что лишь эксперт мог определить, насколько она фальшива.
— Все было божественно, но у меня уже нет того аппетита, которым когда-то мог похвастать, — объяснил он.
Я позволил ей забрать мою тарелку, и улыбка медленно сошла с лица Фила.
— Вы действительно верите в существование подобной статуи?
— Думаю, очень давно что-то было спрятано, — ответил я. — Слишком многие проявляют интерес к ней, чтобы статуя оказалась сплошным мифом. Что до точной природы, ничего сказать не могу, но можно с уверенностью предположить, что она достаточно ценна, чтобы кто-то не останавливался перед убийством. Как много вам известно о коллекционерах подобных ценностей?
— Некоторых из них знаю по именам, других — по репутации. Те, кто в бизнесе, иногда делятся со мной сплетнями своего круга.
— Могли бы вы получить пару приглашений на аукцион?
— Думаю, мог бы. Надо сделать несколько звонков, но вы ведь
— Надеюсь, она окажется достаточно погружена в процесс, чтобы позволить мне переступить порог ее аукциона вместе с вами. Если уж мы подберемся так близко, как я тщу себя надеждой, ей покажется, что легче допустить наше пребывание там, чем выставлять нас оттуда. Так или иначе, мне приходится делать многое из того, что не устраивает людей. Как бы я занимался своим делом, если бы оглядывался на них?
— Я знал, что этот обед за ваш счет будет стоить мне слишком дорого, — Фил допил вино.
— Да ладно. Вам ведь самому интересно. А если кто-то прикончит вас, только подумайте, какой некролог появится в «Геральд пресс». Ваше имя станет бессмертным.
— Звучит не слишком обнадеживающе, — усмехнулся Фил. — Я всегда надеялся, что бессмертие придет ко мне не через смерть.
— И все же вы можете оказаться первым, — заметил я.
— А каковы ваши шансы?
— Маловаты, — признался я. — Со стабильной тенденцией к снижению.
Брайтуэлл был голоден. Он боролся со своими побуждениями достаточно долго, но в последнее время они стали слишком сильными для него. Он вспомнил смерть женщины, Алисы Темпл, на старом складе и гулкие звуки своих шагов по кафельному полу, когда он приближался к ней. «Темпл» — «храм». Брайтуэллу казалось занятным, что он мог покидать тело и наблюдать за происходящим, как если бы его тело участвовало в каких-то действиях, в то время как руководящее им сознание было занято чем-то иным.
Брайтуэлл открыл рот и глубоко вдохнул маслянистый воздух. Его кулаки то сжимались, то разжимались, суставы побелели. Он дрожал, вспоминая ярость, с которой разрывал на части женщину. Как раз там и произошло это раздвоение личности: одна часть вожделенно кромсала и разрывала в клочья внутренности, другая же оставалась в стороне, спокойная и даже настороженная, ожидающая того самого последнего мига. Это был дар Брайтуэлла, основа его существа: даже с закрытыми глазами, в полнейшей темноте, он мог ощущать приближение последнего вздоха...
Теперь приступы повторялись все чаще. Рот окончательно пересох. Темпл, Алиса Темпл. Ему нравилось это имя, нравился ее вкус, когда он губами коснулся ее рта, кровь, слюна и пот смешались на ее губах, ее сознание ускользало, силы убывали. Теперь Брайтуэлл был с нею опять, его окровавленные пальцы, сжатые у нее на висках, его губы, прижатые к ее губам, сплошной красный цвет. Красный внутри нее, красный снаружи. Она умирала, и все они — от доктора до обывателя — увидели бы только картину бездыханного тела, покинутого жизнью, распластанного, голого, на сломанном стуле.