Черный Баламут. Трилогия
Шрифт:
Мерцающий плащ-кокон вокруг Баламута просиял звездным небосводом и погас.
— Недостаточно, — отрезал Брахма, играя четками. — Проси меньшего.
Упав на колени, малыш Вишну смотрел на нас мокрыми от слез глазами.
— Дайте! Пусть сбудется!
Что-то он понимал, мой младший брат, мой беспокойный Упендра, строитель Великой Бхараты… что-то он понимал, чего не понимал никто, и предложенное им было горячечным бредом, согласиться с которым можно лишь на краю пропасти — а где сейчас стояли мы?!
Опомнись, малыш!
Опомнись, Индра!
Секач, не делай этого!..
…Властная рука отстранила меня. Тяжко ступая, вперед прошествовал тощий оборванец, подпоясанный коброй. Гирлянда черепов болталась у него
Баламут отступил на шаг, когда Шива остановился перед ним.
— Я внял просьбе Опекуна Мира, светоча Троицы, — тихо произнес Разрушитель, и малыш заскулил у его босых ног. — Я отдаю Черному Баламуту треть собственного Жара, отдаю при свидетелях, и сказанное мной не может быть ложно. Да будет так!
На миг меня ослепил блеск трезубца, невесть откуда взявшегося в руке Шивы, и почти сразу страшным огнем полыхнул в ответ кокон Баламута… занялся Пралаей, пожаром светопреставления, вынудив реальность дрогнуть зыбкой пеленой, — и угас.
— Недостаточно, — донеслось от Брахмы, стоявшего в ожидании. — Проси меньшего.
И тогда я, Стогневный, Стосильный и Стоглупый, шагнул вперед, встав рядом с Шивой и малышом.
«Назад! — истошно вопило все мое существо. — Назад, дурак! Ты не понимаешь, что делаешь!»
Да.
Не понимаю.
И, наверное, уже никогда не пойму.
Но внутренний сута гонит упряжку по краю пропасти, заставляя коней исходить пеной, камни летят из-под копыт и колес, а значит, прошло время раздумий, как прошло и время молний.
Дыхание наполнилось грозой, руки сами раскинулись крестом, и впервые возглас «Хорошо есть, и хорошо весьма!» прозвучал легко и естественно, словно признав за мной право на себя.
— Я, Индра, Локапала Востока и Владыка Тридцати Трех, внял мольбе Опекуна Мира! И именем Свастики Локапал добровольно отдаю Черному Баламуту десятину Жара Трехмирья, чтобы сбылось несбыточное и явилось требуемое… Да будет так!
Не произошло ничего.
Не вспыхнул кокон, не ударил гром, трезубцы не заблистали в ночном мраке, и мертвые не восстали ото сна. Разве что малыш поднялся с колен, и Четырехликий Брахма мягко отодвинул меня в сторону, приблизясь к Разрушителю и Опекуну.
Троица стояла перед Черным Баламутом.
Все было взвешено, сосчитано и измерено.
— Куда идешь? — спросил Шива, отчетливо произнеся ритуальную формулу встречи почетного гостя.
— Куда идешь? — срывающимся голосом повторил малыш, и правая рука Разрушителя легла ему на плечо.
— Иди куда хочешь! — подвел итог Брахма, и ритуальная формула прощания с почетным гостем вдруг прозвучала непривычно: задумчиво и чуточку грустно.
— Иди куда хочешь!
И Золотое Яйцо раскололось пополам.
ЭПИЛОГ
Воспевайте святое имя! воспевайте святое имя! воспевайте святое имя! В Эру Мрака нет иного пути к духовному осознанию! нет иного пути! нет иного пути!
151
Приписывается Царю Справедливости.
Торжественный въезд в Хастинапур прошел в угрюмом молчании. Редкие тюрбаны взлетали в воздух, цветочный ковер быстро увядал под копытами и колесами, превращаясь в дурно пахнущую грязь, горожане прятали глаза, и опустевший дворец напоминал заброшенное кладбище.
Из миллионов ушедших на Поле Куру вернулись семеро: братья-Пандавы, Черный Баламут и его родич, небезызвестный Правдолюб.
А по пятам триумфаторов адскими выкормышами неслись проклятия вдов и сирот. Также отравляла праздник выходка престарелого Слепца: раджа встретил племянников на ступенях и возжелал первым из всех обнять непременно Бхиму, убийцу своих сыновей. Хвала прозорливости Кришны! — Баламут толкнул в объятия старика ближайшего стражника в железном доспехе, и вскоре на земле валялся труп в покореженной броне.
Слепца официально объявили невменяемым от горя, сослав вместе с женой на поселение в лесную обитель. К общему сожалению, за сосланными последовали Видура-Законник и царица Кунти — брат незрячего раджи и мать троих из пятерки Панданов. Переубедить не удалось «И не пытались…» — роптали злые языки. Ложь! — пытались, искренне пытались, но все оказалось тщетно. Старики упрямее ослов Впрочем, жизнь мало-помалу брала свое. Имущество павших было поделено наследниками, отгремели тризны, стих плач, а женщины рожали почти исключительно мальчиков, не стесняясь ради замужества пренебрегать варной и родом супруга — особо выбирать-то не приходилось! И на семейном совете в Городе Слона было решено начать «Конское Приношение» — давнее «Рождение Господина» публично признали сорванным из-за козней и зависти, а значит, на самом деле состоявшимся.
О чем повсеместно кричали глашатаи. Надев венец Махараджи, старший из Пандавов лично вывел из ворот столицы черного коня с белой звездочкой во лбу, вывел и хлестнул нагайкой по крупу.
Следом двинулось наспех собранное войско во главе с Серебряным Арджуной.
Вести, вскоре затопившие Хастинапур весенним половодьем, радовали и огорчали одновременно. Да, мощь оружия заставила окрестные уделы вслух признать владычество Города Слона, но наследники погибших на Курукшетре царей оказались заносчивей, чем родители, и головы склоняли только под нажимом силы. Да, Арджуна покорил воинственных тригартов, но был опасно задет стрелой и уронил свой знаменитый лук Гандиву на землю. Да, пало на колени Пятиречье, но сперва гордые синдхи дали захватчикам бой, зубами цепляясь за каждую пядь родной земли, и когда Серебряный рискнул прибегнуть к небесному оружию… Первые же слова мантры вызова ввергли его в столбняк, и вместо явления огненных стрел пришлось пережидать слабость, прячась за спинами щитоносцев. А в Кошале витязь вообще был смертельно ранен, волосок его жизни грозил лопнуть в любую минуту, и лишь чародейство тамошних ятудханов сумело вернуть героя к жизни — чтобы «Конское Приношение» продолжилось.