Черный Баламут. Трилогия
Шрифт:
— Ты знаешь, гуру, я как-то по-другому представлял нашу встречу. Почти двадцать лет тому назад я уже приезжал сюда, бродил у брошенного тобой ашрама и еле удерживался, чтобы не расплакаться на глазах у дружинников. Все последующие годы я часто беседовал с тобой: спорил, рассказывал, делился… Мне казалось, что ты рядом. Что ты — слышишь. Что Махендра, Лучшая из гор, которую я возненавидел за кражу учителя, — выдумка, злой сон! Однажды я даже всерьез поссорился с тобой, лишь через три дня вспомнив, что сам придумал твои ответы на свои вопросы. А сейчас мы встретились, и Кала-Время издевается над нами: я другой, да и ты не тот, что прежде,
— Начнем. Но сперва я надену на вас с Амбой свадебные гирлянды.
— Это бесполезно, гуру. Пусть ты считаешь меня виноватым, а я никогда не соглашусь с обвинением, но мой обет остается обетом Грозного.
— Согласен. И весь грех от нарушения клятвы беру на себя. Даже если после этого мне придется замаливать его в Преисподней.
— Тебе не придется его замаливать, гуру. Потому что я умру холостым.
— Это твое последнее слово?
— Да.
— Тогда ты умрешь гораздо раньше, чем предполагаешь. Дар раджи Шантану позволяет тебе самому выбрать время и место собственной смерти — но я заставлю тебя мечтать о кончине, как скряга мечтает о сокровищнице Куберы! Подумай, Грозный, ибо тебе уже приходилось умирать: сперва тихо закрыл глаза малыш, которого я знал, потом покончил с собой юный наследник престола, и многие, многие в тебе успели с тех пор завершить свой жизненный путь! Опомнись, кшатрий! Некоронованный Владыка, опомнись! Куда идешь?!
— Иду своим путем, и именно поэтому не могу опомниться. Долг-Дхарма кшатрия властно говорит мне: «Грозный, ты прав!» Закон утверждает: «Обет священен, кто бы ни предлагал взять на себя грех от нарушения слова!» И все поколения моих предков заявляют в один голос: «Кшатрий не должен уклоняться от предложенной битвы!» Ты загнал меня в угол, хитроумный гуру! Я не могу принять твои требования, и Амба, как и любая другая на ее месте, не станет женой Грозного! Но и подставить шею под Топор-Подарок, позволив тебе просто так убить меня, я тоже не имею права… Опомнись, ты, брахман! Оставь силу кшатриям и увещевай словом! Или попросту прокляни меня!
— Я никогда никого не проклинал. В отличие от собственного отца, Пламенного Джамада — его примера мне хватило… Ты женишься на Амбе или мы сойдемся в бою.
— Прости меня, гуру…
— Прощаю. И сам совершу все обряды у твоего погребального костра.
— Мир устроен еще глупее, чем я предполагал. Боги, за что?! Взбалмошная и мстительная девчонка закусывает губу, пыжась от собственного упрямства, — и вот сходятся в поединке учитель и ученик, безумней двух слонов с лопнувшими висками! Да, я слыхал, что у оскорбленного всегда есть возможность прибегнуть к чьей-то защите, более того, я сам не раз защищал пострадавших — но это же совсем другое дело!
— Не бывает других дел, Грозный. Ни здесь, ни в иных мирах. И ты забыл, что, если оскорбленный, прибегнув к чужой защите, так и не добивается справедливости, у него всегда есть в запасе другая попытка. Моли злопамятную судьбу, чтобы упрямице Амбе не довелось пойти по второму кругу!
— Ты говоришь об аскезе?
— Я говорю об аскезе с целью получения дара.
— И снова я прав, гуру. Не смешно ли? Всякий может накопить достаточно Жара-тапаса, умерщвляя собственную плоть, и боги будут вынуждены склониться перед ним! Ракшасы сотрясают небеса,
— Когда-то я отказался отвечать тебе на вопрос: «Почему?» И добавил: ты не брахман. Сегодня я лишь повторю это. Ты не брахман, и поэтому рассуждаешь о вещах, которых не в силах постигнуть воин-кшатрий. Особенно тот великий воин, что в одиночку является на Сваямвару и бросает вызов всем…
— Но ведь и ты бросал вызов всем, мудрый гуру!
— Да. Но я только ждал — они сами приходили сюда, намереваясь убить дерзкого аскета! Приходили и умирали, допьяна напившись собственной гордыни! Я же никогда не являлся в дома кшатры завоевателем, опираясь на месть и могущество… И после меня не оставалось восторженной публики и трупов возниц, повинных лишь в том, что кинулись на помощь господину!
— О чем ты говоришь, учитель?! Какие возницы?!
— Ты ослышался, Грозный. Конечно же, дело не в возницах…
Остов гнилого ашрама маячил из-за кустов. И в душе не затеплился даже крохотный огонек — так скелет любимого существа вызывает лишь гадливость и тошноту, а память отчаянно сопротивляется насилию.
Шлюха-память.
— Наставники ко мне приходили, — бросил Рама, срывая метелку дикого овса и вертя ее между пальцев. — Словоблуд с Ушанасом. Позавчера…
— Зачем?
Гангея не подал виду, но обида накатила горячей волной: за все эти годы Наставники ни разу не откликнулись на его призыв.
— Зачем, говоришь? Да так, пустяки… Просили, чтобы я тебя убил.
Голос Рамы-с-Топором был обыденно сух. И Грозный захлебнулся болью, перед которой вся былая обида выглядела детским лепетом. Хныканьем того самого мальчишки, которого мать и Наставники привели учиться к Палачу кшатры.
…Ты шел за учителем через начало Безначалья.
След в след.
Мертвая тишина царила кругом, лишь изредка она взрывалась оглушительным карканьем воронья — и вот снова: молчание и шарканье шагов. Туго заплетенная коса Рамы болталась из стороны в сторону, тебе стоило большого труда отводить взгляд, вместо того чтобы зачарованно следить за пушистым кончиком, и даже Топор-Подарок, казалось, пригасил свой обычный блеск.
Если бы это было сном, полуночным кошмаром, ты хотя бы мог надеяться на пробуждение.
Долг Кшатрия шествовал рядом с тобой, изредка одобрительно похлопывая по плечу, и впервые ты подумал: «Предпочти я этого спутника другому, пусть не менее требовательному, но иному, что бы изменилось?»
«Ничего, — отозвался Долг Кшатрия, словно подслушав твои мысли. — От себя не уйдешь…»
Тебе очень хотелось уйти от самого себя, очень хотелось просто уйти — куда-нибудь, где будет плохо, где жизнь рассмеется, прежде чем ударить наотмашь, но уж лучше злой пастырь силой погонит тебя в пропасть, чем идти к обрыву самому…
Вы шли через начало Безначалья. Вдвоем.
Вдвоем?
По левую руку, иногда выныривая из-за гряды холмов и снова скрываясь за макушками утонувших в земле великанов, двигались тринадцать силуэтов. Темнобагровых и при этом почти прозрачных, что можно было представить себе лишь здесь. «Асурова дюжина», двенадцать брахманов-доброхотов из обители близ Шальвапура, во главе с престарелым Хотраваханой, и один силуэт поменьше, сквозь который просвечивало закатное солнце. Бенаресская Мать. Упрямая Амба.