Чёрный беркут
Шрифт:
— Начальник! — по-курдски сказал Каип Ияс. — Никогда больше не буду. Отпусти домой. Дома мала-мала ребятишки плачут. Не отпустишь Каип Ияса — совсем помрут ребятишки.
Яков перевел и эти его слова.
— Вы понимаете по-ихнему? — подозрительно спросил Галиев и еще раз взял у Якова для проверки выданную дорожным отделением и заверенную управлением погранвойск справку.
— Здесь вырос, курдский — мой второй язык, — сказал Яков.
Галиев, маленький, плотный, скуластый, с четко обозначившимися под гимнастеркой грудными мускулами, щелкнул каблуками, приложил руку к шлему-буденовке:
— Возьмите ваш документ. Красноармеец Шаповал, конвоируйте
— Та я вже запрягаю, — поднимаясь со своего места, позевывая, нисколько не удивившись появлению Галиева и Шаповала, сказал Дзюба.
— Разговорчики! — сердито вращая глазами, воскликнул Галиев.
«Что его так заботит?» — подумал Яков и усмехнулся, догадавшись, в чем дело: вместе с Дзюбой сам будет провожать Якова до Даугана, никому не доверит! Службист...
— Батюшки! Как хорошо-то! — выйдя на площадку перед гавахом, воскликнула Светлана. — Оля, скорей сюда! Смотри, какое замечательное утро! Здравствуйте, спаситель! — приветливо кивнула она Кайманову.
— Здравствуйте, — отозвался он и, с непонятной самому себе нежностью, добавил, обращаясь к жене: — Оля, давай укладываться.
Ольга лишь мельком взглянула на него, быстро приготовила из остатков съестных запасов завтрак, стала сворачивать постели.
Сам он принялся запрягать гнедого, напевая вполголоса:
Там вдали за рекой загорались огни, В небе ясном заря догорала. Сотня юных бойцов из будённовских войск На разведку в поля поскакала...Эту песню он всегда мурлыкал себе под нос в минуты душевного равновесия.
— Яш-улы! — окликнул его Каип Ияс, которого Галиев и Шаповал уже приготовились конвоировать на заставу. — Спасибо тебе за ужин и ночлег. Каип Ияс — бедный человек, но добро помнит.
— Ладно, топай, — проворчал Яков, еще раз обозвав шаромыгой Каип Ияса.
— Что он сказал? — перебегая подозрительным взглядом с Якова на задержанного и обратно, спросил Галиев.
— Благодарит за хлеб, за соль, — сказал Яков, отлично понимая, что Галиев, то ли башкир, то ли татарин по национальности, не может не знать таких слов, как «якши» и «яш-улы».
После завтрака сложили вещи на уже просохшую под жарким солнцем телегу и в сопровождении сидевшего верхом на коне Галиева отправились в путь, выискивая неповрежденные участки дороги.
На выходе из ущелья вся дорога размыта. Вместо булыжного покрытия — наносы песка и гальки. По одну сторону размытого участка уже скопилось несколько машин и повозок. А сколько таких участков на всем протяжении от города до Даугана!
Когда подъезжали к широкой промывине против щели Сия-Зал, откуда и сейчас бежал мутный ручей, с другой стороны к промывине подъехала подвода, запряженная парой лошадей. Правивший лошадьми парень, показавшийся Якову знакомым, соскочил с телеги, остановился у промывины. Кайманов сразу узнал в молодом курде верного друга детства Барата. Остановив лошадь, он тоже подошел к краю промывины, защищая рукой глаза от бившего прямо в лицо утреннего солнца.
То ли Барат увидел, что на левой руке смотревшего на него рослого человека не хватает безымянного пальца, то ли по другим приметам узнал друга, но до Якова донеслось громкое взволнованное
— Ёшка, скажи, дорогой, сплю я или не сплю? Ты это или не ты?
— Я, Барат, я, — отозвался Яков, чувствуя, как увлажняются глаза.
Барат, превратившийся за время разлуки во вполне сложившегося мужчину, перешел вброд прямо в чем был — в брюках и чарыках — через шумевший поперек дороги поток, бросился к Якову. Тот раскрыл навстречу ему объятия.
— Салям, Барат-джан! Здравствуй, дорогой друг! Как я рад тебя встретить на родной земле! А это моя жена, — представил Яков Ольгу.
— Салям, баджи! [19] Коп-коп салям, сестра милая, — искренне приветствовал ее Барат.
По улыбающемуся и в то же время настороженному лицу Ольги Яков видел, что физиономия Барата показалась ей самой разбойничьей.
— У меня тоже есть жин, — с гордостью заявил Барат.
— О-о! — протянул Яков. По старой памяти встретил он Барата как мальчишку, вместе с которым ловил змей и резал мешки караванщиков, а оказывается, разговаривать с ним надо, как со взрослым мужчиной. Яков хорошо знал обычаи курдов.
19
Баджи — женщина.
— Кургун ми, брока чара? [20] — перейдя на серьезный тон, спросил он.
— Кургун якши! [21] — сразу оценив вежливость Якова, ответил Барат.
Теперь нужно было спросить, как его настроение:
— Аволата чара?
Барат, улыбаясь, ответил, что и настроение в порядке.
После этого полагалось справиться, как себя чувствует сын, но Яков не знал, есть ли у Барата сын.
— Лоук чара? — спросил он полушутливо.
20
Как живешь, брат?
21
Очень хорошо!
— Барат расплылся в сияющей улыбке:
— О, якши! Бик якши!
— Жиннета чара? — спросил Яков, зная, что сначала надо спросить, как себя чувствует сын, а потом уже, как себя чувствует жена.
— Бик якши.
— Качик чара? (Неужели у него и дочка есть?)
К удивлению Якова, оказалось, что у Барата есть и качик и тоже — якши! Ай да Барат!
Теперь полагалось спросить о хозяйстве: как, мол, чувствует себя твоя лошадь — «мойн чара?», как поживают твоя корова — «мунге чара?», бараны — «паз чара?», собака — «сека чара?». Но Барат, загордившийся было от таких знаков уважения, не выдержал, обернулся к выстроившимся по ту сторону потока рабочим и завопил во все горло по-курдски:
— Эй, Алешка! Эй, Мамед! Эй, Балакеши! Эй, Савалан! Ёшка-джан приехал! Надо на охоту скорей, архаров стрелять! Большой шашлык будем делать!
На той стороне потока стояли рабочие бригады Барата, махали руками, приветствовали Якова. Среда них Яков увидел Алешку Нырка, которого сразу узнал по широкому добродушному лицу.
Два человека отделились от группы и, помахав Якову и его спутникам ружьями над головами, ушли в горы, как понял Яков, в надежде подстрелить козла или архара. Алешка Нырок и толстый Мамед Мамедов по примеру Барата перешли ручей вброд. Остальные принялись ставить палатки.