Черный цветок
Шрифт:
Страшный медвежий рев снова разнесся по лесу, теперь гораздо ближе, и где-то над головой. Может, медведь залез на дерево? Есеня присел и прикрыл голову руками. Рев повторился. Он вообще повторялся регулярно, но Есеня, как ни старался, не мог как следует определить, откуда он исходит — почему-то одновременно с ревом в верхушках деревьев особенно сильно шумел ветер. Медведь нарочно кричит во время порыва ветра — чтобы Есеня не догадался, с какой стороны он нападет.
Но, поразмыслив с минуту и прислушавшись, он понял, и чуть не рассмеялся над самим собой — это дерево скрипит! Никакого медведя нет! Есеня оживился, бесстрашно
Однако, мертвецы от этого из болот вылезать не перестали, волков никто не отменял, да и медведи запросто могли находиться поблизости — только кричать, наверное, не стали бы. Напали бы молча. Есеня ускорил шаги — скорей бы добраться до старого дуба, стражники, хоть и сволочи, а люди. Живые, настоящие. Когда ему казалось, что он сбился с пути, он находил пятачок открытого неба среди деревьев и смотрел на звезды. А здорово, что он научился в них разбираться! Иначе бы заблудился тут почем зря! Никогда не знаешь, что пригодится в жизни.
Стражники не спали — они сидели у костра и о чем-то потихоньку беседовали. Есеня подумал, что мог бы подкрасться к дубу незамеченным, но, вспомнив, как в лесу под ногами хрустели ветки, решил не рисковать. Ведь если его поймают, то сразу догадаются, что он пришел за медальоном. И тогда ничего не получится. Надо дождаться, когда они уйдут — наверняка, через пару дней им это надоест. А тем временем можно отсидеться в сарае, там его искать не будут.
Он пробрался в город задолго до рассвета, долго вертелся вокруг двора Бушуюхи, проверяя, не выдал ли кто его убежища, и только потом залез внутрь. И, что самое удивительное, нашел там хлеб, сыр и флягу с квасом — узелок был зарыт в сено, и Есеня нащупал его, когда хотел улечься поудобней. Здорово. Да тут можно сто лет прожить! И еда, и теплая постель — чего еще надо? А гулять можно по ночам.
Есеня барином развалился в сене и, уплетая хлеб с сыром, предался мечтам о том, как следующей ночью снова залезет к белошвейкам, не для расспросов, конечно, а по другому делу. После кошмаров ночного леса, жизнь вошла в нормальную колею — разве что скучно целый день сидеть взаперти, ну да можно же придумать себе какое-нибудь занятие?
Он пригрелся и не заметил, как уснул, так и не дожевав хлеб. Ему снился страшный сон — злобный правитель Харалуг, чем-то похожий на отца, только выше и шире в плечах, с густой черной бородой, нависал над ним и спрашивал: почему ты до сих пор не уничтожил медальон? В руках он держал булатную саблю — Есеня даже во сне заметил, какой красивый у нее клинок: черный с золотистыми прожилками. Ему было очень страшно, он думал, что злобный Харалуг сейчас отсечет ему голову, ведь сабля у него острая как бритва и прочная как алмаз. Он что-то мямлил в ответ про стражников у старого дуба, но Харалуг не слушал его.
Крик петуха на крыше сарая разбудил его не сразу. Да и вряд ли это был первый петух — солнце не только давно встало, но и подползало к полудню. Он прислушался — в сарае кроме него кто-то был. Он притих и перестал дышать. Может, кто-то выдал? Да нет, стражники не стали бы осторожничать. Надо сказать, мертвецов ночью в лесу он боялся куда больше, чем стражников. А что они, собственно, могут ему сделать? Медальона-то у них нет!
— Есеня, — шепотом позвал тихий голос, — ты здесь?
Он высунул
— Ой! — она улыбнулась во весь рот, — ты вернулся! Как здорово!
— Вернулся и вернулся, — ответил он равнодушно, — опять, что ли, поесть принесла? Так я только что поел.
— Нет, я просто зашла проверить. Но если хочешь, сейчас принесу, — она повернулась, готовая по его кивку бежать за едой.
— Не надо пока. Может, к ужину, — он милостиво махнул рукой.
— А пить? Пить хочешь?
— Ну, давай! — он кинул ей фляжку, которую Чаруша поймала на лету.
— Я сейчас! До колодца и обратно!
Есеня не понял, чего она так суетится, но ему понравилось — лежи себе, а тебе по первому требованию — еды, воды! Может, еще чего попросить? Пива, например! Но пить пиво в сарае, в одиночестве, показалось ему неинтересным. Эх, была бы она белошвейкой, а не папиной доченькой! Он бы точно не стал скучать.
Чаруша вернулась быстро, запыхавшись и поправляя выбившиеся из толстой косы пряди волос. Румяная и пышущая жаром, как булочка, только что вынутая из печки. Есеня тряхнул головой — как здорово было бы ее сейчас потискать, чтоб она повизгивала и хохотала. Наваждение показалось столь реалистичным, что Есеня долго не мог от него избавиться. Чаруша взобралась к нему на сено и села рядом, так близко, что он почувствовал ее запах. От нее пахло пряностями и кожевенной мастерской ее отца, но не противно вовсе — готовой выделанной кожей. Хороший запах, терпкий немного.
— А где ты был эти две ночи? — спросила она и вздохнула, опустив голову.
— Какая разница? — Есеня хлебнул из фляги.
— Ну расскажи, мне же интересно.
— В лесу ночевал.
— Ой! Там же страшно! — она подняла на него голубые глаза — он только сейчас заметил, какие они голубые и прозрачные.
— Да ничего там страшного нет, — Есеня равнодушно махнул рукой, — медведя видел. Вот как тебя сейчас. Вышел мне навстречу из малинника.
— Ой!
— Да не бойся. Он меня увидеть не ожидал, испугался и в лес убежал.
— А ты? Ты испугался? — она высоко подняла брови, и губы ее слегка подрагивали.
— Нет, конечно! Чего бояться-то? — фыркнул Есеня, — или он меня — или я его.
— А мне в детстве рассказывали, что по ночам мертвецы выходят из болота. Мертвецов ты не видел?
— Нет, не видел, только слышал. Они за мной до самой городской стены шли, но напасть не решились.
— И какие они? Страшные?
— Не знаю. Не видел, говорю же. Только шаги слышал, и стоны. Они стонут, жалобно так, как будто тяжело им на живых смотреть.
Румянец на ее щеках слегка поблек, и по лицу пробежала тень.
— А если бы напали? — шепотом спросила она, — что тогда?
— Не знаю, — пожал плечами Есеня. В отличие от белошвеек, она верила каждому его слову, и от этого он чувствовал себя всемогущим и бесстрашным.
— Ты такой смелый… — она восхищенно покачала головой.
— Да ну. Обычный, — усмехнулся он как можно скромней, — расскажи лучше, что там у нас дома. Все в порядке?
— Да, приезжал благородный Мудрослов, и обещал твоему отцу, что никого их них не тронут. Только… мама твоя плачет все время. А отец из твоей отливки выковал нож, и повесил на стене в кухне. Кто ни придет, он всем показывает, и говорит, что это его сын булат сварил, и цены этому булату нет, дороже золота стоит.