Черный дембель. Часть 2
Шрифт:
Лена и Наташа увлечённо спорили с одногруппницами, подкрепляли свои слова выразительными жестами. Особенно усердствовала в споре Торопова: со стороны казалось, что она выступала с обвинительной речью. Не безмолвствовала и Котова. Елена вставляла в монолог подруги короткие реплики, то и дело встряхивала каштановыми кудрями. Лена и Наташа прервали беседу, когда заметили нас. Улыбнулись. Кирилл и Артурчик помахали девчонкам руками, ускорили шаг. И вдруг остановились. Потому что наперерез им метнулась хрупкая девичья фигура. Она выбивала каблуками частую дробь по паркету. Перед моими глазами мелькнули яркие голубые глаза и блестящие светлые волосы. Я увидел, как к моему младшему брату не подошла — подбежала сиявшая от счастья Инга
Она посмотрела моему брату в глаза и громко, чуть растягивая звуки, спросила:
— Кирилл, а это правда, что ты ради меня угнал мотоцикл?
Я заметил, как ринулись к моему брату Котова и Торопова. Они нахмурили брови, плечами растолкали своих недавних собеседниц. Я наблюдал за их приближением к Киру. Отметил, что Инга выпустила Кирилла из объятий: она сделала это за секунду до появления рядом с моим братом возмущённых её поведением девчонок. Рауде взяла Кира под руку — нисколько не смутилась тем, что в его другой локоть вцепились пальцы Котовой. Инга словно не заметила, что её поведение привлекло к ней внимание всех собравшихся около входа в аудиторию «трудовиков». Рауде шумно вздохнула, посмотрела в сверкавшие от возмущения глаза Котовой и улыбнулась: открыто, обезоруживающе. Кончиками пальцев она погладила Кирилла по плечу, скользнула сияющим от счастья взглядом по лицам одногруппников. Инга певучим голосом во всеуслышание объявила, что мой младший брат спас ей жизнь.
Вместе с притихшими студентами группы «ОиНТ-73» я выслушал похожую на приключенческий роман историю о том, как Кир спасал Ингу Рауде. Комсорг рассказала нам её сама. Кир не добавил к её повествованию ни слова. Он лишь горделиво выпячивал грудь (не забыл мои наставления) и улыбался: не радостно — скорее, из вежливости (мы с ним не один день отрабатывали эту усмешку). Рауде поведала нам, как Кир довёз её на мотоцикле до больницы и на руках отнёс в приёмное отделение (брат мне об этом не говорил). Инга призналась, что рыдала от боли и от страха. Описала, как у неё дрожали губы и тряслись руки. Передала нам слова врачей о том, что «ещё бы чуть-чуть — и всё». При этих словах она пустила слезу — та будто смыла агрессию из глаз Котовой и Тороповой. Студенты вздыхали, восторгались поведением Кирилла. А я отметил: моё имя в рассказе Рауде не промелькнуло ни разу.
Инга и Лена под руки ввели моего брата в аудиторию, когда староста распахнул двери. Они и уселись в третьем ряду вместе: Рауде и Котова заняли места по правую и по полевую сторону от Кира. Торопова и Артурчик примостились рядом с ними. Но я к их компании не присоединился — пробежался по аудитории взглядом. Зажмурился от яркого света восходящего солнца: оно заглядывало в огромные, не зашторенные окна. Не почувствовал ни радости, ни грусти при виде просторного предназначенного для чтения лекций помещения. Обернулся на шум — в дверном проёме появились представители «лётчиков» и «машинистов». Сообразил: как и в моей прошлой жизни, им снова написали неверное расписание — лишь в последние минуты первокурсникам сообщили, что у них тоже будет лекция по высшей математике. Я усмехнулся, покачал головой и потопал по ступеням к верхним рядам, откуда мне махал рукой Вася Ковальчук.
На лекции по высшей математике я едва ли не впервые с тех пор, как вернулся в свою молодость, в полной мене ощутил дежавю. Потому что ни появление Котовой, ни моё изменившееся поведение не повлияли на профессора Баранова. Я слушал лекцию, смотрел на преподавателя и понимал: узнаю каждый его жест, каждую фразу. Первая лекция в институте (ленинский урок я за таковую не считал) проходила строго по уже известному мне сценарию. Я предугадывал направление, в котором в тот или иной момент шагнёт преподаватель, вспоминал шутки профессора и их очерёдность (сегодня Баран
Студенты скрипели шариковыми ручками: прилежно вели конспект лекции. Выводил корявый текст на страницах и сидевший справа от меня Вася. Я часто поглядывал на него, будто его кучерявые волосы убеждали: я не сошёл с ума и не вижу ночной кошмар. В прошлой жизни на месте Ковальчука сидел Кирилл. Я не нашёл в памяти, где находился на той лекции Василий. Не вспомнил, какое место в аудитории тогда занимала Наташа Торопова: в первые дни и месяцы я её почти не замечал. А вот рыжие круглолицые девчонки из группы «лётчиков» сидели вот так же: едва ли не нос к носу с профессором. Наш староста тоже тогда восседал в центральном ряду в окружении сформировавшейся вокруг него ещё в колхозе свиты. А за окном вот точно так же покачивали ветвями деревья.
Я невольно отыскал взглядом в первых рядах затылок Котовой — Лена внимательно слушала рассказы вдохновлённого хорошей погодой и коньяком профессора. Представил, что не поехал бы в день своего возвращения к её дому. Сообразил: тогда бы по известному сценарию пошли и многие другие уже пережитые мной однажды события. Навстречу бы мне в посёлке шли те же люди, что и тогда. Мама и папа повторили бы при встрече со мной уже произнесённые ими же (но в другой реальности) фразы. Представил, что воспринял бы своих родственников и знакомых вот так же, как сейчас Баранова: запрограммированными на выполнение конкретных функций машинами. Мысленно поблагодарил Котову за то, что с её появлением я переживал подобные «повторы» нечасто.
Следующие лекции походили на первую. Преподаватели выглядели для меня отрабатывавшими заложенную в них программу роботами. Я не предполагал, что эти занятия настолько хорошо мне запомнились. Должно быть, первый учебный день в прошлый раз произвёл на меня сильное впечатление — поэтому я и вспомнил его сейчас (через пятьдесят лет). Впечатлил он меня и сегодня. На большой перемене комсомолки оставили моего брата в покое: Инга убежала по «комсомольским» делам, а Котова с подругой ушли «по женским». Я почувствовал (на нервной почве) зверский голод. Но не воспользовался советом Васи: не посетил институтскую столовую (где продавали вкусную манную кашу «всего» по тринадцать копеек за порцию). Я повёл брата и Артурчика в вестибюль к лотку с пирожками.
Нюх меня не обманул. Лоток со свежей выпечкой оказался на привычном месте: у стены, между статуями советских героев-инженеров. Очередь около лотка выстроилась немаленькая, но продвигалась шустро. Потому что «шустрил» торговавший изделиями институтских поваров невысокий широкоплечий рыжий парнишка. Я взглянул на его посыпанный веснушками курносый нос — будто по волшебству всплыло в памяти имя этого студента: Вова Красильников, «машинист» с четвёртого курса. Я вспомнил, что Красильников часто выполнял «комсомольское задание» по сбыту мучных изделий. С особенной охотой он продавал беляши по девятнадцать копеек за штуку. Копейка для сдачи у него не находилась никогда. На это обстоятельство мне в прошлом указал Артурчик.
Но я Красильникова сегодня не обогатил. Вручил ему без сдачи рубль и девяносто копеек за десяток беляшей. Повёл брата и Прохорова на улицу: на «наше» место, которое мы облюбовали для посиделок с пирожками в моей прошлой жизни. На лавке под кроной каштана сидели две наши сокурсницы: рыжие девчонки из группы «лётчиков». Девчонки не обрадовались нашему соседству. Они поначалу фыркнули и отвернулись. Но я не постеснялся: потеснил их к краю скамьи. Девицы одарили меня гневными взглядами, освободили посадочные места для Кира и Артура, направились к входу в главный корпус института. Я вручил брату и Артурчику по беляшу; взглянул, как обиженные девицы виляли бёдрами. Затолкал сразу половину беляша в рот и одобрительно хмыкнул.