Черный гардемарин, судьба и время
Шрифт:
Что такое? Если пожар, отчего свистки парохода? Мы смотали удочки, выбрали якоря и выгребли на прямой курс к селу. Я на веслах, Лешка на корме. Всматривается, где горит. Сообщает: «Дыма не вижу. Пароход стоит. Публика на берегу».
Ни дыма, ни огня, а нечто происходит!
Это был четверг 17 июля 1914 года: день объявления мобилизации, с которого и начался отсчет последующих бед.
День объявления мобилизации
На пристани вой баб, гомон дачной публики, никто ничего не понимает – все с вопросами к уряднику Нарбуту: «Василий Федорович! Господин урядник! Отец
Мама и девочки тоже на берегу; наперебой рассказывают: односельчане были созваны набатом; вначале думали пожар, сбежались по обыкновению к пожарной дружине; у дружины уже стояли урядник и волостной начальник; объявили мобилизацию в 1 час; пароход приплыл забрать парней призывного возраста и мужиков из запаса.
«Учения?» – переспрашиваю я.
«Нет же, нет, Поль, мобилизация! Война!».
«С кем война?».
«Сказали, с австрийцем», – кричат с одной стороны.
С другой стороны: «С немцем». По-любому, за братьев славян, сербов: австрийцы коварно перешли сербскую границу, бомбили Белград с аэропланов.
Слышу, Вася Верзин громко переспрашивает несколько раз кряду чина из уездного воинского присутствия: будут ли записывать в Сербию добровольцами?
Чин в свою очередь кричит уряднику: мол, заканчивайте; в один час уже не укладываемся; покуда все села объедем – к ночи в Осташков вернемся; посмешище, а не мобилизация!
Урядник строит мобилизованных с их чемоданами; дает команду священнику служить молебен; певчие поют громко, отчетливо, а все равно не могут перекричать усиливающийся вой баб. Молебен окончен – односельчане троекратно лобызают и крестят каждого из построенных парней и мужиков; на глазах многих слезы. Мобилизованных парней и мужиков уводят на пароход, буквально отрывая от облепивших их семейств.
Урядник обращается к оставшимся с призывом соблюдать спокойствие; дачников просит не предпринимать в ближайшие дни никаких шагов по возвращению домой: практически все вагоны направлены на мобилизацию, железные дороги будут перегружены; гужевой транспорт реквизируется для мобилизационных нужд. Господ кадет и учащуюся молодежь просят оставаться в местах отпусков и ждать последующих распоряжений: не исключено, начало учебного года будет отнесено на время окончания военной кампании.
«Да здравствует русское войско!» – коротко закончил урядник Нарбут.
Несколько дам вибрирующими голосками затянули мазурку «Гей, славяне». Кто-то из москвичей-дачников выкрикнул: «Взгреем немцев!». На что реплика со стороны петербуржцев: «Ага. Устроим им Балтийские игры. А они нам и шведский город Мальме, и японскую нам Цусиму».
На следующий день, в пятницу, мы с Верзиным поставили парусок на моей шлюпчонке и отправились в Осташков: в уездное воинское присутствие; узнавать о записи добровольцами в Сербию. Ответ в воинском присутствии дали уклончивый. Де, кампания будет недолгой: Сербия невелика, попрем врага в два счета; хватит вояк и без нас.
Спустя два почтовых дня пришло письмо от Жондецкого 2-го (он к тому времени уже вернулся в Петербург). Сообщал, из-за войны в петербургском футболе воцарился хаос. Мобилизовали в армию многих футболистов: немцев в немецкую, русских в русскую. Абсурд: корнер Коломяг немец Шюман призван воевать против своего товарища по команде
Жондюша ходил к нашему тренеру василеостровцев, чеху Вейводе. Тот вне себя: при таких порядках футбольная жизнь Петербурга еще не скоро войдет в привычную колею. Немцев в клубах не будет, временно не будет и международных встреч; играть в осеннем сезоне будут одни русские да наши союзники – англичане. Начало матчей на осенний кубок питерской футбольной лиги 1914 года неизвестно. Скептики вообще сомневаются, состоится ли в 14-м году осенний сезон.
Позже, когда подданные держав противника стали переходить в русское подданство и менять свои имена на русские, наш чех Алоиз Вейвода, австрийский подданный, стал Алексеем Воеводиным. Футболу это не помогло: новый сезон сорвался из-за мобилизации подавляющего большинства игроков Петербургской футбольной лиги. Наш спортивный кумир, корнер Коломяг Шюман, германский подданный, попал в русский плен. Голкипер Борейша был ранен; у него как нарочно прострелили руку в правой ладони – шутили, он ловил рукой пули Шюмана. В списки раненых Борейша попал еще до начала футбольного сезона, где-то на 7-й неделе войны. На этом и завершу тему футбола.
Из Петербурга в Петроград
Поначалу войну мы считали днями: 3-й день мобилизации, 5-й, 10-й; после счет пошел неделями: 2-я неделя германского заговора против Европы, 4-я неделя, 8-я…
Мы оставили Кравотынь на 6-й неделе войны. Уезжали из Петербурга – вернулись в Петроград. На Николаевском вокзале увидели автомобили с ранеными. Как переменилась жизнь столицы, переведенной на военное положение! А что произошло с публикой! Публика в трамваях стала подозрительна; откуда-то вмиг взялись деятельные дамы, пресекающие разговоры о войне, кои могут быть растолкованы как сеющие уныние. Ведь уныние на руку противнику и фактически измена! У главного штаба стоит очередь дам за справками об убитых и раненых; длинная очередь и в здание музея императора Александра Ш – в помещении этнографического музея справочное бюро о военнопленных при Красном Кресте. Газеты сообщают, мы взяли в плен 30 000; а сколько взяли наших? Каковы потери русских? Военная тайна. В газетах белые пятна – цензура.
Гнетущая обстановка усугублена холодом. Лето в столице прошло при 12 градусах; в конце августа ранняя осень с заморозками. Холода русскому войску некстати. В корпусе собирают башлыки, шарфы, перчатки; маменьки кадет выстраиваются в очередь у нашего Церковного подъезда, где принимаются пожертвования вещами; солдат-приемщик командует барынями: «махорку, свечи клади сюда – одежу туда».
В Первом кадетском средний возраст ставит перед каникулами пьесу «О крестовом походе против турко-германцев, бусурман и тевтонов» – сочинения кадета фон Штрика.
Барышни Фиалковские на рождественских каникулах направлены от Василеостровской женской гимназии в госпиталь на Большом проспекте, пишут письма за неграмотных и малограмотных.
Люля досадует: их работа в госпитале почти бессмысленна. Диктует нижний чин письмо: «Здравствуй, дорогой родитель. Кланяюсь вам, тятя и мама, желаю от господа бога доброго здравия. Посылаю письмо на священника, чтобы он вам прочитал»; а адрес? Не понимает. Откуда ты? «Из крестьянского сословия, а хутор наш на тракте». Губерния, уезд, волость? «Я, барышня, карт не знаю. Расея огромадна. Ты начальство спроси, откуда меня призывали».