Черный Гетман
Шрифт:
Ольгерд сдавил в кулаке уздечку и скрежетнул зубами. Что такое татарские набеги, было ему известно не с чужих слов…
— Ну что, получил свою награду? — спросил, прищурившись, старый ногаец.
— Получил, — кивнул Ольгерд. — Только награда эта из тех, что держат в родовых поместьях и показывают одним лишь друзьям.
— Наслышан, — ухмыльнулся Темир. — Выгодную службу ты променял на легкую смерть пленных врагов.
— Не врагов, а противников, — поправил Ольгерд. — С противниками встречаешься оружно только на поле боя. Врагов же преследуешь, пока не убьешь или же не погибнешь сам.
Может и так, — согласился старый бей. —
— Именно так, — кивнул Ольгерд.
Темир-бей окинул взглядом строящихся в колонну конников. Помолчал. Начал медленно говорить.
— Мы привыкли к тому, что неверные зовут нас ногайцами. Но наш народ зовется мангыт. Мы потомки завоевателей, которых привел в эти земли внук хана Джучи, Ногай. Степь от Днепра до Волги обильно полита нашей кровью и щедро усеяна могилами наших предков. Это наша степь. Но ее пытаются у нас отнять. Московиты и польские магнаты возводят на границах деревянные укрепления. Казацкий гетман теперь платит дань не королю Яну, а царю Алексею. Этот король без королевства, попавший в капкан, словно амбарная крыса, предаст нас при первой же возможности. Если так будет и дальше, то не успеет в степи сто раз зазеленеть трава, как в ногайские степи придут воины с пушками и ружьями, возведут на месте деревянных каменные стены и захватят Крым. И нам, ногайцам больше негде будет кочевать…
— Если бы народ мангыт мирно жил, разводя овец и коней, а не богател набегами на Русь, не было бы против вас никакой войны, — ответил Ольгерд.
Старый бей лишь пожал плечами.
— Аллах определил предназначение не только каждому человеку, но и каждому народу. Из нас не сделать мирных скотоводов, как не сделать из волков пастушьих собак…
Пожал плечами в ответ и Ольгерд.
— Тот, кто строит свое благосостояние на несчастье соседа, не должен уповать на Аллаха, когда сосед становится сильнее и более не желает сносить обид. Но какое это имеет отношение к моей просьбе?
Бей улыбнулся.
— Ты со своим другом ищешь Черный Гетман. Но мне и моему народу он нужен тоже. Я освобожу тебя от клятвы взамен на новую. Ты пообещаешь мне, что как только узнаешь о судьбе этой реликвии, то дашь мне об этом знать. Дмитрий — мой племянник, и я имею на это полное право.
С точки зрения христианских законов, от клятвы, данной мусульманину, Ольгерда мог освободить первый же встретившийся по дороге священник. Но его связывало с Темиром нечто гораздо большее — общая тайна и воинское братство, для которого все боги равны, а благородство определяется не вероисповеданием и цветом кожи, но доблестью. "Я не обещал Измаилу, что никому не буду рассказывать о наших поисках", подумал он, и решительно произнес:
— Я готов тебе в этом поклясться, Темир! Только как разыскать твое кочевье в степи?
— У любого степняка спросишь, где ногайский курган. Туда каждую новую луну приезжает гонец из моего стойбища. Он и доставит весть.
Ольгерд с Темиром соскочили с коней, вынули из ножен кинжалы и, вытянув руки над тлеющими углями незатушенного костра, скрепили данное слово кровью.
К тому времени когда друзья выехали на высокий берег Буга, к месту, которое Сарабун выбрал для того, чтобы похоронить казненных, легкие на подъем татары удалились от лагеря на две версты. Снятых с колов казаков похоронили в
Измаил и Фатима остались в сторонке — Кочура им знать не довелось, да и были они не христианской веры. Ольгерд же помолился вместе с Сарабуном за упокой грешной сотниковой души, постоял, вдыхая холодный воздух, и осторожно потянул спутника за рукав. Нужно было продолжать путь. Рассказывать о последних кочуровских делах Ольгерд Сарабуну не стал. Решил, пусть лучше останется он в глазах верного слуги не неудачливым заговорщиком, а истинным запорожским лыцарем. Да и знать о мрачных тайнах казацкой старшины лекарю в общем не полагалось.
До Риги, куда теперь лежал их путь, было три недели пути.
Мертвая тишина
Всадники вынырнули из-за деревьев неожиданно. Ольгерд втянул ноздрями колючий морозный воздух и отмахнулся рукой в сторону своих спутников, чтобы не полошились. Для рейтарского патруля, объезжающего рижские предместья бедный шляхтич на ленивом неповоротливом меринке, путешествующий в сопровождении трех беженцев, интереса не представлял, однако дотошные и исполнительные шведы простым осмотром не ограничились.
— Кто такие? — поравнявшись с конными путниками, грозно спросил огненно-рыжий офицер с торчащими, словно у кота, усами.
— Я шляхтич из свиты князя Богуслава Несвижского, — ответил Ольгерд, протягивая приготовленную бумагу. — Со мной мещане Гродненского воеводства, Ивенского повета. Сбежали от казацких погромов, едут в Ригу под защиту доблестного генерала де ла Гарди…
— И этот тоже литовский мещанин? — хмыкнул рейтар, указывая на казачка-Фатима.
— А кто же еще? — Ольгерд, как мог, изобразил на лице искреннее удивление. — В Литве со времен Гедимина живет множество оседлых татар, а в Ивне, откуда он родом, даже мечеть имеется…
По настоянию Измаила, все привезенные из Клеменца богатые трофеи вместе с породистыми дорогими конями были оставлены в Виленском постоялом дворе, благодаря чему маленький невооруженный отряд смог добраться до цели не привлекая к себе внимания. Беженцев на дорогах было пруд пруди, а бедные литовские шляхтичи, желающие пойти на службу к шведам, и вовсе сбегались в устоявшую после нападения московитов Ригу, как осы на мед.
Швед скосился на одного из своих подчиненных, судя по расшитому кунтушу, поляка. Тот, подтверждая слова шляхтича, кивнул. Махнув рукой: "Езжайте!", рейтар пустил коня по дороге походной рысью, и разъезд скрылся за ближней рощей. Ольгерд бережно свернул грамоту, которую подделал в Вильно писец-иудей, и вернул ее в сумку.
Отряд двинулся по дороге, миновал заснеженную сосновую рощу и вскоре перед компаньонами открылась скованная льдом река Двина, в излучине которой раскинулся большой город.
Ольгерд остановился, разглядывая высокие насыпные валы и вздымающиеся за ними острые золоченые шпили церквей.
— И это та самая знаменитая Рижская крепость, которую не смогла взять армия русского царя? — с сомнением поинтересовался Измаил, выпростав руку из подбитого шерстью плаща, куда он кутался по непривычке к северной зиме, и указывая на изрядно пострадавшие от артиллерии земляные валы.