Черный город
Шрифт:
Янош Гёргей отвечал на расспросы уклончиво, сказал, что просто соскучился, давно не видел младшего брата, вот и решил погостить у него денька три, потолковать, отвести душу. Относительно сундуков Эсе сам поспешил объяснить, что он везет приданое одной знакомой вдовы, которая собирается вторично выйти замуж. На вопрос — откуда же едут желанные гости, хозяин получил довольно путаный ответ, но и это ничуть не помешало всеобщему веселью; даже такие горестные сяова, как: "Reerudescimt inclytae gentis Hungarae vulnera" ["Вновь открылись раны славной венгерской нации" [32] (лат.)], зазвучавшие после четвертого-пятого
32
«Вновь открылись раны славной венгерской нации». — Этими словами начинался известный манифест (январь 1704 г.) Ференца II Ракоци, обращенный к народам Европы, в котором излагались причины восстания против Габсбургов, лишивших Венгрию независимости.
Произнося торжественные латинские слова, Эсе стучал кулаком по столу; Янош Гёргей молча смотрел на своего спутника, и в глазах у него светился какой-то молодой восторг.
Вице-губернатор холодно и рассудительно выразил свое мнение, которое оба гостя назвали "бессовестным":
— За весь народ плакать — слез не хватит.
Гости пробыли в Гёргё лишь два дня, хотя им был оказан самый радушный прием. Тамаш Эсе уверял, что завернул сюда случайно, уступив настояниям Яноша, однако эти два дня из окрестных сел в Гёргё, словно по уговору, приезжали многие дворяне и спрашивали одни — Тамаша Эсе, другие — Яноша Гёргея. Среди таких посетителей был и молодой Фери Петроци, и Балаж Сюди, и Фаркаш Хорват, из соседних деревень и многие другие. Гости вице-губернатора вели с ними беседы при закрытых дверях.
От внимательного взора хозяина не ускользнуло это обстоятельство, и он спросил брата:
— Откуда они узнали, что ты здесь, у меня? Янош, пожав плечами, отшутился:
— Наверное, сорока на хвосте весть принесла. — При этом он загадочно улыбнулся и прищелкнул пальцами, что еще с детства было у него признаком отличного расположения духа. Когда разговор заходил о его собственных делах, Янош отвечал кратко и уклончиво. Зато сам он с большим интересом расспрашивал о личном войске брата, созданном в связи с лёченскими событиями: как велик отряд, хорошо ли обучен и что за человек этот «полковник» Бибок?
— Ловкий, прожженный авантюрист, прохвост, но, как мне кажется, не струсит и перед самим чертом, — отвечал вице-губернатор.
— А где он получил чин полковника?
— Я пожаловал ему.
— Признаться, я здорово струхнул, когда он нам отрекомендовался. В темноте я не разглядел его мундира и уж было подумал, что у тебя здесь расположился какой-нибудь императорский отряд.
— А что тебе бояться императорского отряда?
— Да просто так. Не люблю встречаться с врагом, когда не готов к отпору.
— Но ведь у нас сейчас мир с императором?
— Ты думаешь? Послушай, а Бибок — надежный человек?
— Я про него кое-что знаю и в любую минуту могу заставить его ходить по струнке.
— Какое-нибудь преступление? — спросил Янош. Вице-губернатор решил слегка приукрасить дело, чтобы на него самого не пала тень столь странного союза. Поэтому он сказал:
— История с женщиной.
— Ах, женщина? Гм, женщина! Ох, эти женщины! Они замешаны во всех мировых событиях.
Надо сказать, что некоторые обстоятельства этого нежданного свидания удивляли вице-губернатора: внезапное решение Яноша навестить брата еще можно было объяснить, равно как и то, что он приехал не один, а со своим старым другом, однокашником Тамашем Эсе. Удивительным было другое: ведь приехали-то они не со стороны Топорца! Значит, заезжали
— Пусть корпит над своими книгами.
— А ты когда его в последний раз видел?
— На пасху он домой приезжал.
— Так, значит, не надо вызывать его сюда?
— Не хочу я, чтобы Тамаш его видел.
И вице-губернатор понял, что его брат и Тамаш Эсе опять затеяли игру в политику. "Ну что ж, в конце концов политика — безобидная забава, — думал он. — Два неисправимых взрослых ребенка! Никак не могут забыть свои детские грезы и бегут вдогонку за своими былыми надеждами и мечтаниями, словно колеса экипажа за горячими рысаками, но никогда не догонят их. Ну что ж, пусть тешатся! Никому их затея теперь уже не повредит. Вероятно, даже им самим".
Пронырливый «полковник» не мог предаваться таким рассуждениям — он был просто человеком любопытным, и его не оставляла в покое мысль: что же может находиться в огромных сундуках? Днем он слышал от кого-то, что на телегах везут приданое некоей вдовы, собирающейся замуж. Так что «полковник» ничего и не подозревал. Да и почему, собственно, он должен был что-то подозревать? Однако чужое приданое вполне может разжечь любопытство. Что там такое? Вдруг какие-нибудь ценности: золото, например, или хотя бы серебро, дорогие ожерелья, блюда и кубки? Человеку с тонкой душой художника — одно удовольствие полюбоваться на такие сокровища.
И вот к вечеру стараниями Бибока возницы-словаки, присматривавшие за телегами, напились в стельку, и тогда «полковник» тайком забрался в каретный сарай, зажег маленькую коптилку и с помощью всевозможных воровских отмычек, припасенных им еще засветло, очень ловко, не хуже заправского взломщика, отпер один из сундуков. Взяв в руку мигающий светильник, он беззаботно наклонился над сундуком, да так неосторожно, что пропил туда немножко масла. Но он тут же отдернул светильник, а у самого на голове волосы встали дыбом: сундук до краев был набит порохом.
Теперь уж и Бибок начал догадываться, кто такая «вдова», приданое которой везут два благородных господина, в прошлом известные куруцы. Не знал он только одного, — кто же новый избранник «вдовы», решивший связать с ней свою судьбу. "Но раз уж я ввязался в такую историю, — думал Бибок, — не мешало бы мне и об этом разузнать". Он снова честь по чести запер сундук на замок, отправился к себе, лег спать и наутро проснулся бодр и весел. В этот день хозяйка дома, жена старого Бибока, с утра занялась стиркой и сейчас повсюду развешивала белье: на плетень, на колья, на кусты во дворе и в саду. «Полковник» подкрался и ущипнул ее за подбородок.
— Как изволили почивать, маменька? Женщина покраснела.
— Не дури. Увидят!
— Не беда, маменька! Пусть смотрят.
— Почему не подал знак ночью, когда вернулся? — упрекнула его госножа Бибок.
— Устал очень.
— У тебя всегда один ответ: «Устал». Может, полковников, будто дровосеков, целый день заставляют топором махать?
— А я и в самом деле на большое дерево топором замахнулся! Знаешь, о чем я тебя попрошу? Дай мне какую-нибудь рваную одежонку. Зачем — не спрашивай, все равно не скажу, а к вечеру я тебе принесу ее обратно! Какой-нибудь кафтан подлиннее — лучше всего!