Черный гусар
Шрифт:
Очередной дружный залп засевших в вагенбурге стрелков скосил первые ряды скачущих всадников. Да и Пистолькорс ударил с фланга, чем окончательно и полностью деморализовал неприятеля.
Яростный и на первый взгляд неудержимый запал бухарцев закончился. Они выдохлись, не успев толком начать, осознав, что вагенбург оказался крепким орешком. Бухарцы не выдержали и вновь отступили. Казаки не позволили им оторваться, и смогли навязать правильное сражение. А для неприятеля оно означало фактическую гибель. Их силы таяли, разбегались, рассеивались и
Тем временем Абрамов наконец-то преодолел природные трудности и ударил так мощно, что бухарцы дрогнули и на его фланге. Успех следовало развивать, и к нему на помощь Кауфман отправил роту афганцев Искандер-шаха. Солдаты Головачева уже лезли на высоты. Отсюда они казались беспокойными деловитыми муравьями, которых ничего не способно остановить. Но кульминация всего сражения происходила на правом фланге. Александрийские гусары наконец-то получили то, что так долго просили — настоящее дело. И на их рубку было любо-дорого посмотреть.
Всё, что было раньше, не шло ни в какое сравнение с боем на Зеравшанской переправе. Отдельные стычки, посольство в Бухару, все это семечки по сравнению с настоящим сражением, в котором принял участие весь полк. Ну, почти весь, все же без двух, пусть и резервных эскадронов, мы полным комплектом похвастаться не могли.
Расстояние до брода мы преодолели мгновенно. Во всяком случае, именно так мне показалось. Впереди, все дальше удаляясь от берега, продвигалась наша пехота.
Я странно себя чувствовал. Вначале, перед боем ощущалось лишь одно тревожное ожидание. Как только от Кауфмана прискакал вестовой, и нам позволили пойти в атаку, оно сменилось облегчением. С моих плеч словно упал незримый груз. Но оказалось, что к облегчению примешан страх. Да, в тот момент, в свой первый серьезный бой, я чувствовал страх. Страх неизвестности, страх кровопролитного сражения, страх перед тысячами неприятельских солдат, которые, как казалось, целились исключительно в меня. И страх смерти сжал мое сердце. Странно… Я же вроде как пережил смерть, и бояться не должен. Но так я думал до боя на Зеравшане.
Но за то время, что мы мчались к неприятелю, что-то изменилось. Горячий ветер бил в лицо, сердце стучало в унисон грохоту копыт. Я оказался не в первых рядах нашей лавы. Пригнувшись, слева, справа, позади и впереди скакали товарищи. Рядом держался Андрей, и в его глазах грозно сверкала озорная радость. И страх начал пропадать. Чувство локтя, чувство единого важного дела подхватило меня. Непонятно откуда появился восторг. Мы летели вперед. Летели побеждать. Мы уже победили, только бухарцы еще об этом не догадывались.
Вода в Зеравшане оказалась ледяной. Разбрызгивая в разные стороны тысячи капель, вспенив воду, полк как единое живое существо, хоть и несколько замедлился, неуклонно рвался вперед.
Снаряды свистели над головами, вспахивали берег и уносились куда-то в сторону. Ружейные пули вспарывали воду. Бухарцы стреляли плохо, но все же
А наши прекрасные кони уже вынесли нас на противоположный берег. Дика клинком сабли вновь указал направление движения. Те, кто находился рядом с ним, приказ поняли. Большая часть полка физически не могла видеть полковника, но это было и не важно, она направляла коней туда, куда двигалось ядро.
Раздался дружный залп карабинов. Естественно, не все успели их выхватить, да и попасть на скаку не самая легкая задача. Но бухарцев впереди было много, так что мишень они представляли великолепную.
Наш залп заставил их дрогнуть, но не сломил. Их пестрый строй, с бунчуками и халатами, со значками, тюрбанами и тюбетейкам, с конями разной масти, с дикими криками пытался опрокинуть нас в реку одним ударом.
Но всю эти визжащую разноцветную толпу встретил единый черный кулак. Находившийся в первых рядах полковник Дика вывел нас правильно, точно. Самые отчаянные рубаки лихо ударили по центру неприятельской конницы. И почти сразу строй бухарцев лопнул и развалился, как гнилой арбуз. Ему хватило всего одного, и не такого уж неодолимого, видит Бог, натиска!
В мельтешении всадников и лошадей я видел дико оскаленные лица, видел перекошенные от ужаса рты и летящие из ртов слюни. И кровь, много крови. Как и прочие, я рубился, отвешивая полновесные удары, успевая парировать редкие выпады и скакать дальше. Мозг отключился, тело действовало на рефлексах. На тех рефлексах, что два года вбивали нам в Николаевской школе. На всем том, чему мы научились в Чугуеве, в походе и в самом первом для меня Боролдайском деле.
— Кара Улюм! Кара Улюм! — откуда-то сбоку послышалось данное нам прозвище. Как и всегда, первыми от ужаса закричали самые трусливые. Те, кто еще мог сражаться, услышали полный паники вопль, и поддались ей.
— Кара Улюм! Смерть наша пришла! Спасайтесь! — удивительно, но казавшееся таким яростным, многочисленным и грозным войско неприятеля рассыпалось, как карточный домик. Доблестные степные джигиты принялись заворачивать коней, пытаясь спасти свои жизни.
А мы буквально вгрызались, прокладывая себе дорогу по крови, по живому мясу, по халатам, шароварам и хрипящим коням. Левая рука придерживала поводья, глаза выискивая очередную цель, а правая раз за разом вскидывала саблю. Иной раз я промахивался, но это уже ни на что не влияло.
Гусарам никогда не стать такой грозной силой, как те же кавалергарды или кирасиры. Мы легкая конница, в отличие от наших старших товарищей, которые по праву носят название тяжелой кавалерии. У гусар нет такой задачи, как физическое истребление неприятеля. Мы предназначены для другого — рекогносцировка сил противника, рейды по тылам, диверсии, нагнетания страха, уничтожение фуражиров и мелких отрядов. А во время крупных сражений на нас возлагались функции преследования и уничтожения отступающего неприятеля, лишение его возможности закрепиться на новых рубежах.