Черный клевер
Шрифт:
– Ты сама отняла у него родителей. Это только твоя вина. – От упоминания имени Глеба Ирина Анатольевна вмиг постарела еще лет на пять. Наверное, ей особенно тяжело слышать его имя из уст Лоры… – И ты не очень-то стремилась общаться с ним все это время. Откуда же такое рвение сейчас? Просто дурь взбрела в голову. Но это пройдет. Ты не мать. Если бы меня кто-то не подпускал к моему сыну, я бы… Взломала все двери, все стены, все бы пустила к чертям, но добралась бы до него. А ты – ты жалкое подобие… Потому я сделала все, чтобы он забыл о тебе. Лучше ему и дальше думать, что родители умерли.
– Что?
Ирина Анатольевна откашлялась и побрела к подъезду,
– Что вы ему сказали?
– А ты бы предпочла, чтобы он знал правду? Ты для него так же мертва, как и мой сын. И Алеша может жить, не оглядываясь на это. Благодаря мне.
Ирина Анатольевна замолчала, пожевала бескровные сухие губы и страшно улыбнулась:
– Забавно… А ведь мы квиты. Мы отобрали сыновей друг у друга…
– Это еще не конец, – выпалила Лора горячо. Ирина Анатольевна многозначительно приподняла светлые выцветшие брови и не ответила. Она ушла, оставив Лору посреди двора.
Резкое ощущение незащищенности и пустоты, какое бывает, когда в метро идешь по самому краю платформы, уже за ограничительной линией, а отправляющийся поезд набирает скорость, уходя в тоннель, и вдруг обрывается за последним вагоном, логично, но все-таки болезненно-внезапно, ударяя хлыстом пустоты.
Нужно было время, чтобы подумать.
16.12
Оказывается, все часы в Городе показывают разное время. Лора заметила это только сейчас: на здании бывшего, дореволюционного еще, страхового общества «Россия», что на Чистых прудах, и на столбе посреди Сретенки, и на фасаде станции метро «Проспект Мира». Ни одни не идут правильно, и от того кажется, что времени не существует вовсе.
Лора отвезла еще одного пассажира, на сей раз до Южного входа на ВДНХ. Это место до сих пор хранит давний образ: трехлетний Алеша изо всех сил крутил педальки зеленого трехколесного велосипеда – он тогда говорил «лесипед», – Лора шла следом, отставая всего на пару шагов. Но этого хватило, когда колесо велосипеда соскользнуло с бордюра, и Алешка рухнул на асфальт, прикладываясь об него подбородком. Перепуганная Лора подбежала, чтобы поставить сынишку на ноги и вытереть сопли с кровью под аккомпанемент душераздирающего рева. Тот случай стоил Лоре первобытного материнского ужаса (кажется, материнство вообще состоит из страха и умиления, причем и от того, и от другого перестает биться сердце), а Алеше – выбитого зуба. Щербинка осталась до той поры, пока не сменятся молочные зубы. Собственно, Лора этого так и не застала.
Сколько она ни старалась, ей так и не удалось припомнить, где в это время был Глеб. Странно, но Лора вообще вспоминала его только в интерьерах их магазинчика, или дома, или «хрущевки», в которой жила его мать. Будто Глеб вообще никогда не существовал в городе…
Лора оставила машину на парковке. Сейчас, после разговора с Ириной Анатольевной, она видела очень остро и отчетливо, будто надела очки или вдруг приобрела дальнозоркость. Видела, как с ветки на плиты бульвара упала сонная осенняя оса, упала, отряхнулась и снова взлетела на ветку, воображая себя птицей. Видела, как один за другим, по одинаковой траектории движения люди обходят в поисках таблички памятник – огромное изваяние в виде шагающей вперед женщины, чье каменное платье льется упругими складками. Эта молодая особа напоминала в своей стремительности порыв Ники Самофракийской. Лора следила глазами, как три кумушки старо-интеллигентного вида остановились возле памятника и, все как одна задрав головы вверх, переговаривались вполголоса:
– Точно-точно
– Ну хоть бы табличку повесили, что ли. А то безобразие…
Лора видела, как на больших уличных часах, над белым квадратным циферблатом, всем телом задрожала минутная стрелка и с шорохом перескочила с одного деления на следующее. Эти показывали верно.
Плевки сохли на тротуарах, из переулка тянуло горячим, только что укатанным асфальтом – еще даже пар не рассеялся, и дорожники в тужурках палками расковыривали залитый по ошибке канализационный люк.
Ноги Лоры мерили шагами улицы. Забытое удовольствие. На Кузнецком Мосту Лора заглянула в парфюмерный магазин и купила духи, перенюхав попеременно множество флаконов и баночек с кофейными зернами. Можно было сказать «новые духи», но правда в том, что последние несколько лет она пользовалась лишь дезодорантом. И теперь вышла на улицу, окутанная новым запахом и отчего-то чувствуя себя так, будто она только что проснулась. Лоре почему-то было хорошо на этой мостовой, среди домов, окон, пешеходов и автомобилей, летних веранд кафе, попискивания далекого светофора, который вот-вот переменит цвет. Этот город, подумалось, принадлежит ей намного больше, чем любой человек в ее жизни. Хотя и он не принадлежит ей ни чуточки. Но они друг друга слышат, Лора и Город. Она знает его так, как может знать только приезжий, кто изучал сеть улиц не с рождения, не за руку с родителями, а сам, собственными распахнутыми глазами, ошибками неправильных адресов, блужданий и опозданий.
В ней нарастала сила, Лора чувствовала ее тепло. Она покалывала в кончиках пальцев. В груди Лоры лежало тяжелое золото, тягучая масса, которая не обжигала, но грела, и Лора, наверное, знала ее название, но ни за что бы не произнесла его. Это было сокровище. То самое, что делает богатым просто так.
Обеденная безмятежность и расслабленность улиц и переулков к половине пятого незаметно стала наполняться суетливостью вечера, а артерии магистралей блестящей на солнце серебряной кровью дорожного потока.
Лора, сама того не замечая, оказалась на Болотном острове, где они договорились встретиться с Севой. Прохаживаясь по набережной, она краем глаза следила за строгими грифелями праздничных костюмов и белыми искристыми облаками свадебных платьев, то и дело проплывающих мимо. Выгнутый мост и аллея кованых деревьев, увешанных замками с инициалами влюбленных, никогда не бывала безлюдной. Ключи, призванные запереть и приковать любовь, покоились на дне Водоотводного канала, с каждым часом их становилось больше и больше. И было в этом что-то правильное, переполняющее Болотный остров надеждой.
Мимо прокатила на самокате женщина лет пятидесяти, полная, балахонисто одетая, но с приветливой улыбкой, лихо отталкивающаяся ногой от мостовой и подставляющая лицо ветерку. Лора невольно залюбовалась ее жизнерадостностью и проводила глазами, а потом добрела до памятника, в народе носящего название «памятника порокам» [13] , и задумчиво принялась изучать его. Странно, за долгие годы жизни в городе она никогда прежде не останавливалась вот так, чтобы рассмотреть его более пристально, со всеми подробностями, и теперь почувствовала, как живот холодеет нехорошим волнением.
13
«Дети – жертвы пороков взрослых» – скульптурная композиция М. М. Шемякина на Болотной площади.