Черный колдун

Шведов Сергей Владимирович

Чирс придвинулся почти вплотную к Лаудсвильскому, темные глаза его холодно заблестели:

— Найди мне амулет, Рекин, и я осыплю тебя золотом с головы до ног.

Посвященный Чирс был сегодня уж слишком откровенен. Рекин и раньше догадывался, что возня вокруг утерянной реликвии Храма началась неспроста, но он никак не предполагал, что все это так серьезно. Скользкие мысли появились в голове владетеля, но, взглянув в холодное и насмешливое лицо Чирса, он от них отказался.

— Ты разумный человек, благородный Рекин,

а мне всегда хотелось, чтобы разумных людей в этом мире было больше, а главное — чтобы они жили подольше.

Лаудсвильскому стало не по себе. Его пытались втянуть в заговор, целей которого он не знал, да и не хотел знать.

— Благородный владетель Лаудсвильский, один из самых могущественных владетелей Лэнда, в глазах нынешних заправил Храма не более чем пыль под солнцем, варвар, которого они в своем глупом самомнении никогда не признают равным себе. Тебя ведь так и не допустили к ногам посвященного Геронта, благородный Рекин?

Лаудсвильский помрачнел. Чирс был кругом прав: владетеля приняли куда менее любезно, чем он ожидал. А главное, цели, которые он ставил перед собой, никого в Храме не интересовали. Но сможет ли Чирс ему помочь, вот в чем вопрос.

Длинные полы расшитого серебром кафтана Чирса колыхались в такт шагам. Горданец, как успел заметить Рекин, не любил долго оставаться на месте. Разговаривая, он прохаживался по залу, ловко огибая тяжелую мебель, сделанную из неизвестных владетелю пород деревьев, и бросал время от времени на собеседника взгляды, в которых проницательность сочеталась с насмешкой.

Благородный Рекин предпочитал разговаривать сидя — хоть какая-то опора в мире, который засасывал его с неутомимостью Змеиного болота. Лаудсвильский на мгновение почувствовал удушье и торопливо расстегнул ворот рубахи:

— Я сделаю все, что в моих силах, посвященный Чирс.

Ответ ни к чему не обязывающий, но лояльный. Впрочем, конкретных предложений ему пока сделано не было, если не считать просьбы способствовать в поисках амулета.

— Было бы неплохо, если бы мальчишка хоть в чем-то мне помог.

— Я же сказал, что он ничего не помнит.

Чирс вдруг застыл на месте и прислушался. В этом странном зале не было окон, хотя солнечный свет проникал сюда в достаточном количестве, но какими путями, Рекин затруднился бы ответить. Владетель тоже напряг слух, пытаясь определить, что же так насторожило хозяина.

— Кажется, это она. Мой племянник называет ее Еленой. Быть может, она поможет нам.

Рекин пожал плечами, ему это имя ничего не говорило, но посвященному Чирсу видней, каким способом воздействовать на родственника.

— Жрец Ахай, Первый Меч Великого, просит твоего внимания, посвященный Чирс, — доложил слуга.

Лаудсвильский вновь стал мучительно вспоминать, где же он видел этого плосколицего гнома.

— Это Хой, — подсказал ему Чирс, — когда-то он служил Тору Нидрасскому.

Я выкупил его раненого у степняков после разгрома меченых.

Бес вошел в зал уверенным шагом. Рукояти мечей угрожающе торчали над его плечами, да и во всем облике чувствовались сила и уверенность в своем праве презирать мир вообще, и сидевшего в кресле варвара в частности. Меченый сильно подрос — ростом он теперь не уступал ни брату Гарольду, ни покойному отцу. Зато глаза Бес унаследовал от дяди Чирса: холодные, как провал колодца из ночного кошмара, в который летишь и летишь, задыхаясь от леденящего душу ужаса.

— Я рад видеть тебя, жрец Ахай, — Лаудсвильский поднялся и с достоинством поклонился.

Бес чуть повернул в его сторону голову и ответил небрежным кивком. В глазах его Рекин увидел только обычное для горданцев высокомерие и равнодушие. Неужели он, Рекин, ошибся тогда во дворе? Быть может, его ослепила собственная ненависть к меченым? Он узнал Беса сразу, как только увидел, и ему показалось, что и тот его узнал.

— Благородный владетель прибыл к нам из Приграничья, — пояснил Чирс, — это рядом с крепостью, где ты родился.

— Я помню, — ответил Бес, — кажется, их называют духами.

На лице Лаудсвильского появилось довольно кислое выражение. Чирс засмеялся:

— Это не совсем так, достойный Ахай. Приграничье расположено несколько дальше.

Бес пожал плечами, лицо его сохраняло брезгливо-скучающее выражение. Он явно не собирался напрягать память по поводу столь ничтожного субъекта, как прибывший неведомо откуда варвар. Лаудсвильского порадовало такое не внимание меченого.

— Посвященный Халукар, Чуткое ухо Храма, шлет тебе привет, посвященный Чирс, и заверяет в вечной дружбе.

Тень набежала на лицо Чирса, похоже, он не был обрадован этим приветствием:

— Я рад, что мой племянник удостаивается внимания первых лиц Храма.

— Я виделся с Геронтом, — самодовольно ухмыльнулся Бес — он подарил мне этот камень.

— Не забывай прикладывать руку к сердцу, когда произносишь имя наместника Великого. — Чирс взял из рук Беса камень, засверкавший всеми своими гранями в свете только что зажженных светильников. Кажется, посвященного удивило и насторожило внимание первых жрецов Храма к племяннику, во всяком случае весь его облик выражал скорее неудовольствие, чем восторг.

— Что ты помнишь об острове на озере Духов? Бес поднял на Чирса удивленные глаза:

— Я не помню острова.

— А женщину?

— У меня было много женщин, — равнодушно бросил Бес — Какую именно ты имеешь в виду?

— Речь не о потаскушках, — брезгливо поморщился Чирс — Я говорю о женщине, которую ты любил.

— Я никого не любил и не люблю, — глаза Беса холодно блеснули. — Я и мать свою не помню.

— Твоя мать умерла, когда ты был еще младенцем, — поспешно сказал Чирс.