Черный лебедь
Шрифт:
Я смотрел на срез сосиски. Яркий кусочек хряща в ней был очень похож на кость какого-то маленького животного.
— Хорошо, Массимо, я слушаю.
— Откуда бы я не отправлялся к другому миру, я всегда появляюсь на площади Витторио Венето, — начал он, — площадь очень велика и тут обычно немноголюдно, я не хочу повредить кому-либо своим приходом. Плюс, я знаю Турин, я знаю все промышленные компании здесь, поэтому мне есть чем здесь заняться. Но однажды я видел этот город без электричества.
Я вытер холодный пот со своих рук грубой матерчатой салфеткой.
— Скажи, Массимо, что ты об этом думаешь?
— Это
— Турин без электричества, — повторил я, просто чтобы показать, что внимательно его слушаю.
— Да, это занимательно, не правда ли? Как Италия может отказаться от электричества и заменить его другим источником энергии? Я полагаю, они освоили холодный ядерный синтез! Холодный синтез был одним из поворотных точек в 80-х. Но я не могу исследовать тот Турин, я не могу зарядить мой ноутбук. Но ты можешь придумать, как это сделать! Ты считаешь себя всего лишь журналистом? Все что тебе нужно для решения — карандаш!
— Я не большой эксперт в физике, — сказал я.
— Бог мой. Я и забыл, что разговариваю с человеком из безнадежного мира Джорджа Буша, — сказал он. — Тогда слушай, тупица: физика достаточно проста. Физика проста и изящна, потому что она структурирована. Я понял это в три года.
— Я только писатель, я не ученый.
— Ну, ты конечно же слышал о непротиворечивости.
— Нет, никогда.
— На самом деле ты о ней слышал. Даже в твоем мире идиотов люди знают о ней. Непротиворечивость значит, что человеческое знание имеет общую основу.
Блеск в его глазах мне уже надоел.
— Почему это важно?
— В этом вся разница между твоим миром и моим миром! В твоем мире должен быть замечательный физик… Доктор Итало Кальвино.
— Известный писатель, — сказал я, — он умер в 80-е.
— Кальвино не умер в моей Италии, — ответил он. — в моей Италии Итало Кальвино завершил свои «Шесть Принципов».
— Кальвино писал «Шесть памяток», — сказал я, — он сочинял шесть посланий новому поколению. Успел закончить он только пять из них, потом его сразил инфаркт, и он умер.
— В моем мире у Кальвино не случилось инфаркта. Вместо этого у него был всплеск гениальности. Когда Кальвино завершил свою работу, те шесть лекций оказались не только наставлениями. Он отправил их на шесть адресов организаций в Принстоне. Когда Кальвино отправил письма, он дал грандиозную речь о «Совместимости», и аудитория была переполнена. Учеными. Мой отец тоже там был.
Я сделал пометку в своей тетради. «Шесть Принципов». Я торопливо нацарапал: «Кальвино, Принстон, Непротиворечивость».
— Родители Кальвино были учеными, — развивал мысль Массимо. — Его брат тоже. Его литературный кружок посещало немало математиков. Когда Кальвино опубликовал свои совершенно гениальные послания, никто не удивился.
— Я знал, что Кальвино — гений, — сказал я. Я был молод, но нельзя писать на итальянском и не знать Кальвино. Я видел, как он сгорбленный, шаркающей походкой брел по одной из галерей в Турине. Он всегда казался скрытным и погруженным в себя. Было достаточно увидеть этого человека,
— Когда Кальвино закончил свои шесть лекций, — размышлял Массимо, — они отвезли его в Женеву, в ЦЕРН и заставили работать над «Семантической паутиной». Она, кстати, замечательно получилась. Она не похожа на ваш интернет, набитый спамом. — Он положил сосисочный нож на заляпанную маслом салфетку. — Мне, наверное, следует пояснить. Семантическая паутина замечательно работает — и на итальянском языке. Это все потому, что она сделана в Италии. Им, правда, немного помогали несколько французских писателей из Аулипо [1] .
1
Oulipo (аббревиатура от Ouvroir de litt'erature potentielle) — литературное объединение французских писателей и математиков. Занималось исследованием потенциальных возможностей литературного творчества и языка методом введения искусственных ограничений (напр., запрет на использование какой-либо буквы). Основано Франсуа Ле Лионне и Раймоном Кено, в него входили Жорж Перек, Жак Рубо, Итало Кальвино и др. (прим. верстальщика).
— Когда мы уже сможем уйти отсюда? Отправиться в Италию, о которой ты травишь истории? А из неё попасть в мою родную Италию?
— Ситуация сложная, — бросил Массимо и поднялся, — присмотри за сумкой, хорошо?
Он двинулся к туалету, оставив меня размышлять над тем, как осложнилась наша ситуация.
Я сидел в одиночестве, уставившись на корковую пробку от бренди. Мой мозг закипал. Необычность ситуации сожгла какой-то предохранитель в моем мозгу, и я ничему не удивлялся.
Я считаю себя умным — я могу писать на трех языках и разбираюсь в технике. Я могу общаться с инженерами, дизайнерами, программистами, инвесторами и чиновниками на серьезные, сложные темы, которые люди считают важными. Судя по всему, я был умным.
В своей жизни я совершал большие глупости, чем те что я делал сейчас.
В этом ужасном мире, с насквозь прокуренной «Еленой», оборванными аборигенами, читающими свои замызганные газеты, я знал, что здесь есть применение для моей гениальности. Я был итальянцем и поэтому я мог встряхнуть этот мир до основания. Я не использовал свою гениальность, потому что она никогда не требовалась. Мне приходилось быть идиотом, поскольку я жил в мире посредственностей.
Теперь я жил вне всех миров. У меня не было дома. Это снимает множество запретов.
Идеи могут изменить мир. Мысли меняют мир — мысли можно записать. Я забыл, что создание текстов может быть потребностью, что текст может изменить историю, что литература важна для людей. Чертовски обидно, но я уже не верил, что такие вещи вообще возможны.
Кальвино умер от инсульта: это я знал. Какая-то артерия в его голове лопнула, когда он с присущей ему энергией создавал манифест, определивший следующее тысячелетие. Конечно это стало грандиозной потерей, но как возможно предсказать последствия такого рода? Всплеск гениальности — это черный лебедь, непредсказуемый и неожиданный. Если он не случился, то его отсутствие невозможно заметить.