Черный легион
Шрифт:
— Вот уж чего не знал…
— Но вместо того чтобы прийти к гауптштурмфюреру Штуберу и поплакаться на бездомную партизанскую жизнь, заставляете устраивать карательные ловы. Отвлекаете от дел массу людей. Мне трудно понять вас, Беркут, такое просто невозможно понять.
— Мне проще, гауптштурмфюрер. Понять вас и ваших людей особого труда не составляет.
— Не зазнавайтесь, Беркут. Мы еще сами во всем до конца не разобрались. Это ваше «понимание» — из области дешевой пропаганды. Вашей пропаганды. У нас она, правда, не лучше. Но ведь все это для них, — кивнул в
— Он вполне заслуживает костра, — прохрипел тучный обер-лейтенант, командовавший всем этим представлением. — За все, что натворил, за все его преступления против рейха…
— Ах, обер-лейтенант, обер-лейтенант, кто из нас остался свят в этой войне? — легкой укоризной усовестил его Шту-бер. — Всем нам гореть на кострищах адовых. Зачем же еще и самим жечь друг друга?
— Так что прикажете? — очумело уставился на эсэсовца обер-лейтенант. Тонкости игры агента СД этого окопника оставались непостижимыми.
— Ага, вот и специалист, — с уважением взглянул Штубер на палача, демонстративно проигнорировав обер-лейтенанта.
И лишь тогда палач, доселе, казалось, никого не замечавший, поднялся.
— Знакомьтесь, — представил его Штубер. — Специалист по сжиганию на костре. Редкий, совершенно уникальный для нашего времени профессионал. Кличка соответствующая — Стрелок-Инквизитор. Я ничего не напутал, Инквизитор?
— Есть ремесло — должен быть и мастер, — степенно ответил Стрелок-Инквизитор.
— А, Беркут? Мудрая мысль. Каждое ремесло должно знать своего мастера. Нам, диверсантам, тоже не мешало бы помнить об этом.
Беркут попытался разглядеть лицо Стрелка-Инквизитора, но тот стоял вполоборота да к тому же прятал его за приподнятым воротником короткой немецкой шинели. Близкое знакомство с обреченным ему было явно ни к чему.
— Так что, лейтенант, — напомнил о себе Штубер, — спокойно поговорим, или сразу же предпочитаете взойти на костер? Я спрашиваю совершенно серьезно. Пусть вас не обманывает моя благодетельная улыбка.
— Возведя меня на костер, вы потеряете приятного собеседника.
— Вот как? — Штубер оглянулся на обер-лейтенанта, на фельдфебеля Зебольда, которого Беркут тоже узнал — запомнил еще с той встречи, когда являлся в крепость, где базировался отряд штуберовских рыцарей «Черного леса» в форме немецкого офицера. — А что, резонно. Хороший разговор лучше подогревать небольшими дозами коньяка, чем мед ленным пламенем.
— Почти библейское изречение, — согласился партизан. — И вообще, все, что здесь происходит, очень напоминает сцены из Ветхого Завета.
— Только учтите, Беркут: хватит с меня прошлого вашего побега. Ни Бог, ни гестапо не простят мне греха, который беру на душу, ограждая вас от справедливой кары. Правда, я делаю это ради нашей с вами, — ибо мы, как любят говорить у вас, одного поля ягоды, — так вот, ради нашей с вами идеи. Но кого этим разжалобишь?
— Так что, казнь отменяется или как? — потребовал ясности обер-лейтенант, которому
— Отменяется, — поморщился Штубер. Солдафонская прямолинейность обер-лейтенанта, само присутствие его очень мешали гауптштурмфюреру.
— Что тогда делать с этими? — не унимался обер-лейтенант, заметно разочарованный тем, что продолжения новобиблейского сюжета не предвидится. — С публикой из галерки?
— Основательно проверить. Если нет «достойных», то и повода учинять экзекуцию тоже пока нет.
— Яволь.
— Кто выдал нам этого опартизанившегося лейтенанта?
— Хозяин, у которого он остановился.
— Из полицаев?
— Да вроде бы нет.
— Напомните коменданту, старосте, кому там еще нужно напомнить, чтобы не забыли о нем. Всякое сотрудничество, равно как и предательство, — оглянулся Штубер на Беркута, — должно быть достойно вознаграждено. Огонь пока пригасить. Но бревно сохраните. Оно еще может пригодиться. На тот случай, если разговор с господином русским диверсантом у нас не сложится. Или бревно тоже не понадобится? Как считаете, Беркут?
— Пуля предпочтительнее, — спокойно заметил Беркут. — От пули — это по-солдатски.
— По-солдатски? От пули? — осклабился Штубер. — Ну-ну… В машину его, — приказал он фельдфебелю.
У одного из домов автобус, в котором везли Беркута, остановился. Посмотрев в окно, лейтенант узнал: тот самый дом, куда он напросился переночевать и где его предали. Хозяин стоял у ворот, опираясь на повернутые вверх зубьями вилы. Словно бы поджидал его. А может, действительно поджидал? Во всяком случае он понял, что в автобусе везут диверсанта. И заметил, что тот смотрит на него. Однако не отвернулся, не смутился. Стоял со своими вилами, готовый и дальше предать каждого, кто, как он считал, когда-то предал его — раскулачив, лишив земли, сослав в Сибирь, или какие там еще беды-кривды могли причинить этому украинскому землепашцу.
— А ведь он не кулак и не репрессированный, — как бы про себя проговорил Штубер, подсев к Беркуту и чуть приспустив бронированное стекло зарешеченного окошечка. — Я уточнял.
Обычный колхозник. Не знаете, за что он так не любит вас, большевиков, а, Беркут?
— Выясним. В любом случае это наши беды.
— Увы, наши, как видите, тоже.
— Разберемся как-нибудь на досуге. Без германских фельдфебелей.
— Грубовато. Зебольд может обидеться.
17
До Берлина доктор фон Герделер добирался целую неделю. Пассажирские поезда были отданы военным чинам, в воинские эшелоны его как лицо гражданское не впускали, тем более что Герделер не очень-то и стремился привлекать к себе внимание. В конце концов ему с большим трудом удалось забраться в вагон товарного состава, идущего в Силезию. Да и то оказался в нем лишь благодаря майору Унте, сумевшему договориться с начальником охраны — тощим получахоточ-ным фельдфебелем, подкармливавшим его в дороге своим солдатским пайком. За хорошую плату, естественно, и за обязанность выслушивать его казарменно-окопные байки.