Черный Леопард, Рыжий Волк
Шрифт:
– А мне и незачем. Учитывая, как дорог он тебе.
Леопард всполошился. Он не знал, что кто-то станет искать ребенка сам по себе. Пришел мой черед угомонить его.
– Следопыт, тебя это не оскорбляет? – спросил он.
– Оскорбляет? Я даже не удивляюсь.
– Я и не думал, что ты способен удивляться. Однако это наш добрый друг Леопард, а не ты, кто все еще не знает, что нет в человеке черного, одни оттенки, и оттенки серого. Моя мать не была доброй женщиной и добродетельной тоже не была. Только сказала она мне: Амаду, богам моленья шли, а двери на запоре держи. Ребенок пропал три года назад.
– Леопард, подумай. Глупо ему было бы доверить это всего двум искателям.
Работорговец хлопнул в ладоши, и трое поспешили вновь войти, чтобы заняться тем же самым: тереть ему ноги, подавать ему финики и глазеть на меня, будто я тоже обращусь
– Даю вам четыре ночи на решение. Путешествие это не будет легким. Есть силы, Следопыт. Есть силы, Леопард. Они приходят с ветром утром или порой, когда солнце в самую высь поднялось, в час слепящего света ведьм. Так же, как я хочу, чтоб мальчика нашли, наверняка есть и такие, кто желает держать его в скрытости. Никто еще слова не сказал про выкуп, и все ж я знаю, что ребенок жив, и знал еще до того, как шаман обращался к старшим богам и те поведали ему, что это так. Но, слушайте вы оба, есть силы. В жаркое время года губительный ветер прокатывается по городам и уносит все, что им иметь не надлежит. Дневной ли грабитель, ночной ли вор – не могу сказать, с чем вы столкнетесь. Однако мы слишком много говорим. Даю вам четыре ночи. Коль «да» станет вашим ответом, встретимся у Рухнувшей Башни в конце улицы Бандитов. Место известно?
– Да.
– Ждите меня там после захода солнца, и это будет вашим согласием.
Барышник повернулся к нам спиной. Наше дело с ним пока было сделано. И тут опять вспомнились мне женщина, какую он убил, и мужчина, кого он сделал евнухом.
– Глупый Следопыт, ты же наверняка знаешь, как евнухами делают? Мужчина этот, верняк, умрет.
Я попросил владелицу устроить Леопарда в комнате, что, как я знал, пустовала. Когда я говорил с ней, на мне не было одежды, так что она сказала, мол, да, разумеется, только теперь плата удваивается. «Не то, вернувшись как-нибудь из своих странствий, вы у себя в комнате ничего не найдете». – «Так у меня и нет ничего», – сказал я.
Леопард согласился на комнату после того, как я сказал ему, что, коль скоро он найдет себе дерево, чтоб спать на нем в обличье зверя, так сразу окажется идеальной мишенью для выстрела из лука и стрела пронзит ему ребра. А все животные в городе принадлежат либо тому, либо другому жителю, так что бродить по улицам и охотиться на них нельзя. И даже если ты убьешь чьего-нибудь козла или курицу, то ни за что не приноси ее к себе в комнату. И если даже ты и принесешь добычу к себе в комнату, не оброни ни единой капли крови. Леопарда слова мои разозлили, но он понял их разумность. Я понимал, что станет он метаться по комнате из угла в угол, зная, что рычать ему нельзя. Попытается спать на окне, но поймет, что нельзя, да еще и чуя, как разгоняется кровь в телах дичи в загонах для животных под окном. Так что он привел в комнату малого. На третий день он поднялся ко мне в комнату, ухмыляясь и поглаживая живот.
– У тебя вид, будто ты целую антилопу к себе затащил.
– Все шито-крыто. В последнее время я б запросто мог обжорой стать.
– Аппетит твой всему постоялому двору известен.
– Тебе б быть единственной монашкой в борделе. Причудливые звери, причудливые порывы, Следопыт. Ты куда сегодня? Я пойду твой город осмотрю.
– Город ты уже видел.
– Хочу твоими глазами взглянуть или, скорее, твоим носом нюхнуть. Знаю, что в этом городе что-то поджидает нас.
Я глянул ему прямо в глаза:
– Иди, почеши яйца, котяра, в свое свободное время.
– Следопыт, кто скажет, что нам нельзя и то, и другое?
– Как хочешь. Мне надо наведаться к нескольким людям. Людям, что ставки делают, но дальше платить не желают. Один человек, кто зло учинил из нашей добродетельности. Иди умойся.
Он выпустил язык, длинный, как молоденькая змейка, и облизал обе свои лапы.
– Готово, – ухмыльнулся. – К кому идем? К человеку, кто тебе денег должен, кому мы ноги вырвем? Каждому по ноге!
Утверждают, что Малакал – город, построенный ворами. Малакал – это горы, а горы – это Малакал. Единственное место, что никогда не подвергалось захвату, потому как это был единственный город, на какой никто даже не осмеливался посягнуть. Одно только карабканье в горы обессилило б и людей, и лошадей. Почти каждый мужчина тут прирожденный воин, и большинство женщин – тоже. Это был последний оплот Короля против ваших южных племен массыкин, и именно отсюда мы вновь повели войну и расколошматили ваших южан как сучье племя. Замиренье было вашей идеей, а не нашей. Почти каждый большой город
Само собой, я речь веду о делах девятилетней давности. Нынешний Малакал ничуть не похож на тот.
– Затрудняюсь сказать, в удачное или неудачное время мы попали в этот город из-за прибытия сюда Короля, – сказал я Леопарду, когда мы выходили.
Караван Короля уже видели в двух днях пути, и весь Малакал ожидал празднования десятилетнего юбилея Кваша Дара, Северного Короля, сына Кваша Нету, великого покорителя Увакадишу и Калиндара. Само собой, празднует он в городе, что внес самый большой вклад в спасение королевской задницы, с тем чтобы его королевское дерьмо по-прежнему подтиралось его подданными. Однако гриоты уже пели хвалы Королю за спасение горного города. Мужчины Малакала даже не служили в его армии, они были наемниками, но стали бы сражаться даже за Массыкин, приди оттуда кто с хорошей деньгой первыми. Но обделайся все боги, если город не собирался заранее позаботиться об устройстве торжества. Черно-золотые флаги Кваша Дара висели повсюду. Даже детишки раскрашивали себе мордочки золотым и черным, будто были они ку или гангатомами. Женщины предоставили золоту левую грудь, а черному – правую, на обеих стоял знак носорога. Ткачи ткали материю, мужчины обряжались, а женщины создавали на головах громадные украшения из цветов – и все это в черно-золотом.
– Твой город прихорашивается, – заметил Леопард.
– Один старейшина шепнул мне, что мир – это слух, мол, и года не пройдет, как мы опять пойдем войной на юг.
– Тебе-то что до этого? Война ли, мир ли, жены все равно желают вызнать, кто спит с их мужьями.
– Вот это одна из самых дельных твоих мыслей, Леопард.
Я жил близ центра города, что было новым для меня. Я всю дорогу был человеком с окраины, всегда на побережье, всегда на рубеже. Так никто никогда не знает, только ли что я пришел или собираюсь уйти. При себе я держал лишь столько, сколько мог уместить в мешок и убраться скорее, чем утечет песок в часах. А вот в месте вроде этого, где люди все время приходят и уходят, ты можешь оставаться в самом центре, никуда не двигаясь, и все же исчезнуть. Что удобно для человека, кого мужики ненавидят. Моя гостиница находилась в центре, за третьей стеной.
Людей, живших в границах третьей стены, другие считали богачами, но это неправда. Большинство народа жило за второй стеной, а воины, солдаты и торговцы на ночь устраивались за первой, что опоясывала весь город, готовый отразить врага. Я рассказываю тебе это потому, как ты никогда не бывал там и, судя по тому, что ты за человек, никогда не побываешь. Ты прав, нынче нам выпало самое долгое замирение, какое только было. Его можно было б даже миром назвать. Я повел Леопарда по улицам, что взбирались вверх и скатывались вниз, извиваясь и сворачивая, петляя до самой последней башни на пике горного хребта. Оглядевшись, я обернулся и увидел, что он смотрит на меня. Потом заговорил: