Черный Маклер

Лаврова Ольга

У Ивана Тимофеевича пахло бумажными залежами и еще счастливым детством: шоколадом и молоком. К приходу Знаменского он варил на плитке какао. Пышной шапкой перла пена, важно было укараулить момент, когда снять кастрюлю. Иван Тимофеевич довольно пыхтел. Пили практически без сахара. Знаменского пристрастие к какао смешило.

Тишина вечерами стояла в архиве глухая. Почти беззвучно покачивался маятник в высоких напольных часах. Их Иван Тимофеевич приволок из одного начальственного кабинета, несколько месяцев рыскал по Москве и области, пока нашел мастера, способного починить бездействующий механизм. Часы пошли, начали густым чистым голосом бить каждые пятнадцать минут,

и Иван Тимофеевич жаловался, что дома ему их не хватает. Перед боем внутри футляра уютно кряхтело, приготовлялось. С ними в комнате было как бы трое. И еще те, кого воскрешали рассказы Ивана Тимофеевича.

Семнадцатый год разметал среду серьезных уголовников. В гражданскую войну, в голод, разруху, бандиты подались в банды, грабители туда же или к стенкам ЧК, карманникам и домушникам стало нечего красть, потеряла смысл отработанная механика мошенничеств и афер. Но тогда же закладывались кое-какие фундаменты будущей организованной преступности, ее материальные основы.

Когда во дворцы врывались яростные и несведущие обитатели хижин, туда же проникали и сметливые, и жадные. Они растаскивали ценности, которые надолго ушли в подпольный кругооборот. Что там находится — и посейчас неизвестно. Например, в начале 70-х патруль милиции, как принято выражаться, по подозрению задержал двух субъектов «без определенки». Один другому передавал бриллиант невиданных размеров. Субъекты, явно бывшие лишь чьими-то посыльными, не сказали ни слова правды. Дело поручили следователю по важнейшим делам, но и он уперся в тупик при попытке выяснить первоначального владельца камня. Ни один реестр, включая перечни камней в царской короне и личной сокровищнице Романовых, подобного алмаза не упоминал. Предположение, что он заплыл к нам после революции из Британского королевства или Арабских Эмиратов, разумеется, отпадало. Стало быть, относится к тем незнаемым сокровищам, что были разграблены под залпы Авроры.

— Ты подумай, Знаменский, кто-нибудь заботился, к слову, беречь императорские сервизы? А ведь семья-то царская обедала каждый день на новой посуде. Их, получается, было 365 — сколько дней в году! Куда делись? Нету. Бесценный фарфор!.. А великие картины? Исчезли бесследно в тогдашние времена. Я тебе сейчас назову.

Он называл целыми сериями.

— Немыслимые деньги! Двое-трое грамотных сторожей могли сэкономить стране целую электрификацию!

Знаменский слегка сомневался — чтобы не расхолаживать собеседника пассивностью.

— Точно говорю! — убеждал Иван Тимофеевич. — Ведь нэп объявили — не керенки в оборот пошли. Откуда капиталы? Из темноты. Не помещики, не фабриканты вылезли — новые дельцы. Вмиг оперились! Я не беру честный народ, работящий, в нэпе много было здорового, еще спохватимся…

Часы неспешно били, а Иван Тимофеевич живописал, как время менялось и нэпманов начала забирать ЧК: сдавайте золото, меняйте на выпущенные бумажные рубли. Самых трезвых это не захватило врасплох, в угаре нэпа они не угорели. Выдали приготовленные золотые заначки и освободились, оставшись баснословно богатыми людьми.

Только в одной Москве Иван Тимофеевич мог насчитать десяток таких «знатных фамилий». В просторных квартирах, порой в собственных особнячках по Арбатским и Пречистенским переулкам благополучно пережили они и войну. Держали телохранителей, личных врачей, юристов, дети их кончали хорошие вузы. Все они — чудом? или умело откупаясь? — оказались не затронутыми репрессиями 30-40-х годов.

В послевоенные годы во взлете безумных хищений в артелях мозговой трест и элиту составляли выходцы из миллионерского подполья. Позже они снова стушуются

и уже дальше будут орудовать через такую сеть посредников, что до них самих не доберется следствие ни по одному процессу. Лишь одиночки-пираты, которым без риска жизнь не в жизнь, станут изредка выныривать на поверхность за добычей.

Из их числа, по мнению Ивана Тимофеевича, был как раз и Черный Маклер, зубр нэповских времен, никогда официально не состоявший, не привлекавшийся и не участвовавший. Правда, он давно затих за высоким забором двухэтажной дачи в Малаховке, и Иван Тимофеевич не знал, жив ли. Но в конце 50-х был уверен, что он стоял за спиной очень шустрого мальчика из тех, что покупали-продавали валюту, проделывая ритуальный вояж после утреннего кофе в «Национале» до «Якоря», где обязательным обедом завершался трудовой день.

Пытался Иван Тимофеевич найти подступы к Малаховке, да не сумел. Пытался через продавщицу тамошнего магазинчика, которая, возможно, вела хозяйство Черного Маклера, а возможно, была и его любовницей, даром что тому под семьдесят подкатывало.

Потом довольно скоропостижно основных валютчиков похватали, четырех ни с того ни с сего расстреляли — «по правилу левой ноги». Сам Никита Сергеевич следил за процессом, возмутился мягким, с его точки зрения, приговором, и сразу было издано два указа. Один о внесении высшей меры в соответствующую статью УК, а другой — уникальный, нарушавший святой юридический принцип всех времен и народов: что закон, ужесточающий наказание, не имеет обратной силы. (Другими словами, что введение более тяжелого наказания не распространяется на ранее осужденных). Второй указ специально распространили именно на данных обвиняемых. «И тогда король издал два декрета…» — вертелось в голове у Знаменского, когда он среди последних пассажиров поднимался на эскалаторе из метро.

Предстояло навести подробные справки о Черном Маклере и возможных его связях с Шаховым, и Знаменский прикидывал, что тут и в какой очередности надлежит предпринять. Однако Томин нарушил всякую постепенность в событиях — ввалился утомленной походкой победителя:

— Паша, распишись в получении!

За ним с виноватым видом плелся Шутиков.

Знаменский ощутил огромное облегчение — цел! Ну, парень, под арест тебя, под арест! Томин обмолвился, что затевает мощную комбинацию, но столь блистательных результатов Знаменский не ожидал.

— Сколько ты людям крови попортил! — сказал он, кладя Шутикову руки на плечи: хотелось пощупать, удостовериться. — До тех пор от нас бегал, пока чуть жизни не лишился, ты это понимаешь?

Шалава русопятая, синеглазая, невредим! Только выбрит плохо.

— Да я не от вас…

— От Шахова?

— Больше от него, — и Шутиков облизнул толстые сочные губы.

От Томина донеслось с дивана:

— Как твой «школьный приятель» советую: кончай стесняться и рассказывай побыстрее, время не терпит.

— Ага, понимаю. Значит, дело такое. Первое — я хотел с повинной идти, а второе — я Михаил Борисычу по пьянке ляпнул, что знаю про Черного Маклера и какие у них отношения, мне один хрыч в Столешниковом переулке все выложил…

— Стой, не части, — обрадовался Знаменский. — Черный Маклер жив?

— Ха! Валютой балуется вовсю!

— А при чем Шахов?

— Что вы! Сам Маклер ни с кем ничего. Все расчеты только через Шахова. Потому он его и на суде вытащил. Во-первых, правая рука, во-вторых, живые деньги горят… Ну вот, когда я решил сознаться, Михаил Борисыч здорово психанул, позеленел весь и сказал пару слов. Наутро хмель с меня сошел, я ноги в руки и деру. Испугался до смерти… — он потупился.