Черный марш. Воспоминания офицера СС. 1938-1945
Шрифт:
Последняя ночь.
Думаю обо всех павших на пути, который я, или, лучше сказать, мы прошли. Обо всех тех, которые проявили высочайшее самопожертвование в этой жестокой, беспощадной и безжалостной борьбе. Обо всех тех, которые уходят в вечность, проклиная нас, изможденно качая головой, пытаясь сбросить давящий на них балласт смерти в последнем приступе ненависти и бессильного, горького гнева.
Одни были виновны, другие – невинны. Они не понимали, не хотели понять. Или мы не смогли объяснить им.
Сейчас это не важно. Поздно,
Несмотря на это, а может, как раз из-за этого я не могу, не должен сожалеть обо всем.
Придет день, о котором другие, возможно, будут жалеть. И среди них те, которые помогали нанести нам поражение.
Думаю о своих друзьях…
Думаю о тебе, Франц. Ты спишь, свернувшись внутри грубо сколоченных ящиков для боеприпасов, под высокими черными соснами на возвышенности Ергени. Бедняга Франц. Пусть русская земля будет тебе пухом.
А ты, старина Карл, такой веселый и жадный до жизни. Твоя могила, одна среди миллионов других непомеченных могил, сейчас представляет собой, возможно, неприметный холмик, заросший травой и дикими цветами.
Все мои товарищи, павшие под Равой-Русской, у Днепра, в снегах Кавказа и холодных степях у Волги, спите спокойно, вопреки всем и всему.
Поднимаюсь. Необоримое стремление заставляет меня еще раз заглянуть в лица солдат, лежащих вокруг меня в непостижимом мраке складского помещения.
Чиркаю спичку за спичкой. Иду среди них.
Мой последний смотр роты.
Мигающие язычки пламени спичек слабо освещают молодые лица. Одни из них – спокойные, умиротворенные, другие – измученные, с глубокой печатью страдания, с линией рта, искаженной гримасой смерти.
Где-то вычитал, что в момент смерти, погружения в небытие вся жизнь человека проносится в одной яркой вспышке памяти.
Воспроизвожу свою жизнь снова, передвигаясь среди мертвых.
Несчастный парнишка, у которого еще пушок на щеках, зажал руками свою ужасную рану. Он так напоминает меня самого много лет назад. Таким же молодым и полным энтузиазма был я, когда провозглашал свою клятву на берегах Хафеля.
На лице этого несчастного невезучего воина с плотно сжатыми зубами трагичная восковая маска запечатлела целеустремленность, неустрашимость, которая позволила ревностному молодому офицеру вести своих солдат в атаку, не обращая внимания на свистящие вокруг пули и летящие осколки.
Спички закончились. И я понимаю, что не решусь искать новую коробку.
Замечаю в темноте два серебряных квадрата. Лейтенант дивизии «Рейх». Он мог бы пасть в подмосковных лесах, в аду Сталинграда или горах Эльзаса. Но судьба распорядилась так, что он сгниет среди развалин на набережной загаженного канала.
Желтоватый свет догорающей спички выявил зеленую шинель и красную звезду. Русский. Хотелось бы знать, что он делал здесь. Может, пленный, расстрелянный перед отступлением. Он тоже, должно быть, упокоится в Валгалле, рае для всех нас, бедняг, где обнаружит
В мире, который, возможно, снисходительно наблюдает за неимоверными глупостями человеческого тщеславия.
13 апреля. Ночь медленно приближается к концу. Светает. Занимается день, такой же, как и другие. Сначала дымкой, серой и ненастной, будто стремится проникнуть сквозь развалины зданий.
С каждой минутой неясные очертания разрушенных домов выступают из серого тумана более отчетливо.
Над каналом висит легкая дымка, сквозь которую я вижу разбухшие тела в мундирах, лежащие в неестественных позах вокруг причала, в мусоре.
По мере того как светлеет небо, более отчетливо просматриваются сквозь проемы в каменной стене ангара и огромные воронки от снарядов на набережной. Ее окаймляют горы обломков угля, шлака и ржавого железа. Среди всего этого видны перила, сверкающие росой, нелепо изогнутые взрывами, вздыбленные к небу, словно в молитве.
Далее вижу русские грузовики, бронетранспортеры и танки, начинающие движение. Вокруг них перемещаются сотни солдат в касках. Другие соорудили у моста Асперн подобие парома для связи между двумя берегами.
Поворачиваюсь к Михаэлю. Его лицо приобрело серый оттенок. Ноздри сдавлены. Грудь поднимается и опускается. Дыхание учащенное и прерывистое.
Вспоминаю обещание, которое он с меня взял.
Как только появился дневной свет, я принялся обыскивать мертвецов ангара, переворачивать их в поисках оружия. Но те, кто остался в живых, должно быть, перед отступлением забрали оружие павших с собой. Это обычная практика. Я смог найти лишь маузер с разбитым прикладом и полдесятка пуль.
Зачистка развалин продолжалась более часа.
То здесь, то там раздавались взрывы.
Лежа на животе под прикрытием кучи строительного мусора, я вижу шесть солдат.
Помещаю разбитый приклад своего маузера на угол большого камня с трещиной и жду.
Мне больно сохранять глаза открытыми. Пристально смотрю на приближающиеся силуэты, которые вдруг приобретают отчетливые формы в солнечном свете.
Когда первый из русских находится в ста метрах, прицеливаюсь.
Это молодой солдат с круглым пухлым лицом. Он движется чуть впереди патруля и часто оборачивается. Вероятно, чтобы обменяться шутками с приятелями.
Когда я стреляю, его лицо приобретает удивленное выражение. Вижу, как под его каской на лбу появляется черное отверстие. Он валится на землю.
Другие начинают стрелять. Они бегут к ангару, пригибаясь среди развалин каждые несколько шагов.
Второй выстрел. Третий.
Еще один русский, пораженный пулей, роняет оружие.
Когда они добираются до входа, я неожиданно встаю.
Рассчитал все свои действия наперед.
Знаю, что располагаю временем лишь взять на прицел голову Михаэля.