Черный мотылек
Шрифт:
— Значит, было два Джеральда Кэндлесса, — постановила Хоуп.
— Два мальчика по имени Джеральд Фрэнсис Кэндлесс, оба родившиеся десятого мая 1926 года, у обоих родителей звали Кэтлин и Джордж?
Хоуп вот-вот ударится в слезы.
— Но зачем папочке делать это? Получается, он был кем-то другим? Кем-то совсем другим? С какой стати… — Но Хоуп была юристом и быстро сообразила, по какой причине человек меняет имя. — Хочешь сказать, он совершил преступление? Его разыскивали? О нет, ни за что не поверю. Только
— Может, дело не в этом, — предположила Сара. — С ним самим случилось что-то страшное, и он решил раз и навсегда порвать с прошлым. Вопрос в том, когда он это сделал. Не в шесть же лет. Мы даже не знаем, было ли ему — кем бы он ни был — столько же лет, сколько умершему мальчику. Где он родился — в Англии или еще где-нибудь. Он мог поменять имя в восемнадцать или еще лет через пять, но не позже двадцати восьми, потому что тогда вышла его первая книга, и он уже назывался Джеральдом Кэндлессом.
— Ты все продумала, да? — прошипела Хоуп.
— Конечно, продумала. Мне тоже это не по душе, Хоуп. Но раз я взялась за книгу…
— Господи, лучше бы ты не бралась за эту чертову книгу, Сара! Лучше бы мы ничего не знали. Зачем мне это знать? Я не хочу, не хочу, не хочу!
— Хоуп, дорогая, даже если бы я не наткнулась на это, наткнулся бы кто-нибудь другой. Другой биограф. Они появятся, это неизбежно. Лучше я, чем кто-то чужой.
Фабиан, возившийся на кухне, заглянул в распахнутую дверь:
— Через пять минут, — предупредил он и добавил: — «День шакала».
— Что?
— У Фредерика Форсайта в «Дне шакала» один персонаж хотел сменить имя и получить паспорт. Он пошел на кладбище, нашел могилу ребенка того же пола и примерно того же года рождения. Списал с памятника имя и даты, разыскал запись о рождении мальчика в архиве, запросил копию метрики, а потом на ее основании — паспорт.
— Но ведь этот мальчик умер, — напомнила Хоуп.
— Этого никто не знает, верно? Те, кто выдает паспорт, не сверяются с архивом. Наверное, ваш отец так и сделал. Книгу он не читал, она вышла много лет спустя, зато ему пришла в голову та же идея.
— Нет, — возразила Сара. — Не сходится. На могиле того мальчика, Джеральда Кэндлесса, нет памятника. Я спрашивала. Нет, не из-за того, о чем ты сейчас говорил, а просто… просто я не сразу ей поверила. Так странно, так ужасно! Я спросила миссис Тэйг, где похоронен ее брат, а она ответила — она плакала, просто кошмар! — ответила, что на могиле поставили деревянный крест. А когда она через двадцать лет вернулась в Ипсвич и стала его искать, крест уже сгнил, не осталось и следа от могилы Джеральда!
Сара с удовольствием ела приготовленные Фабианом спагетти, но у Хоуп аппетит пропал. Зато она выпила почти все принесенное Сарой вино, мрачно поглядывая на сестру. Фабиан, хорошо знавший покойного, попытался представить
— А Урсула? — спросил он.
— Что — Урсула? — Хоуп допила вино. — Она ничего не знала, и знать не могла. Кто-нибудь откроет еще бутылку?
Поскольку Фабиан готовил и накрывал на стол, теперь он из принципа не двинулся с места.
— Конечно, все произошло задолго до свадьбы, но нельзя же заведомо считать, что Урсуле ничего не известно.
— Я хотела ее спросить, — сказала Сара. — Вчера вечером я позвонила ей и готова была спросить, чуть с языка не сорвалось.
— Вот так, в лоб?
— Нет, нет. Конечно нет. Я собиралась намекнуть, не подумывал ли папа когда-нибудь сменить имя.
— «Подумывал» — это мне нравится, — фыркнул Фабиан.
— А мне — нет! — возмутилась Хоуп. — Это все отвратительно! Отвратительно!
Она вышла из комнаты, громко хлопнув дверью, и направилась на поиски очередной бутылки.
— Спагетти великолепны, — похвалила Сара. — Ты отличный повар, Фабиан!
— Кому-то приходится готовить, — усмехнулся он.
— Не знаю, что делать. Просто ума не приложу. Не могу же я написать биографию человека, если не известно, как его звали на самом деле. Знаешь, мне просто плохо становится, как подумаю. Словно я внутри совсем пустая. Это ведь и нас касается, правда? Если папа был кем-то другим, то кто же тогда мы? Какое мы должны носить имя?
— Кэндлесс, — решительно ответил ей Фабиан. — Подумай сама: у многих людей родители носили иностранные фамилии, скажем польские, их и произнести-то невозможно, приходилось менять. Эти люди не сомневаются в том, как их зовут, они носят те фамилии, которые выбрали отцы.
Вернулась Хоуп с бутылкой и штопором, водрузила их на стол:
— У меня сил не хватит открыть. Совсем ослабела.
— Давай я, — вызвалась Сара.
— Лучше брось эту затею с биографией. Я все думала, пока возилась на кухне. Папочка не хотел бы, чтобы мы узнали его прошлое, иначе не стал бы менять фамилию. Остановись, пока не поздно. Позвони Постлю и скажи, что это слишком для тебя мучительно. Пусть все останется как есть, и со временем… Со временем нам, наверное, удастся забыть.
— Ты сможешь забыть об этом, Хоуп?
Хоуп промолчала и жадно схватила стакан, который Сара наполнила вином.
— Я еще кое-что сделала, — почти смущенно призналась Сара. — Я перепроверила и выяснила: папа не учился в Тринити. А если учился, то под другим именем, прежде чем стал Джеральдом Кэндлессом. И потом, ты читала письмо в «Таймс»? От того человека, Дрориджа, который издает журнал про марки? Я сначала не поверила, но теперь вижу, что он прав: папа не работал в «Уолтамстоу Геральд».