Черный принц
Шрифт:
Вейгела стояла у самой балюстрады, и в лицо ей бил упругий ветер, взбивая волосы, уложенные в сложную косу. У подножья Хрустального замка и дальше, покуда видели глаза, разливалась густая белая гуашь: лилии стояли в полном цвету. Их спокойная энергия, свист ветра, доносивший с утесов жалобы моря и кипение пены, крапинки звезд, невидимые валмирцу днем, но всегда заметные для глаза неферу, успокаивали Вейгелу, но не облегчали груза у нее на душе. Она была песчинкой в этом бесконечно живом и возобновляющемся мире. Она ничего для него не значила, но горе ее было так велико, что лишись оно оков ее тела, мир погрузился бы в непроглядный мрак.
Девочка сделала короткий вдох. В морозном воздухе она различила освежающую сладость Жемчужного моря,
Вейгела продолжала стоять на холоде, а зуд, который показался ей случайным, все не прекращался, и на ранках уже проступила липкая сукровица.
– Извини, Марсельеза, – с усмешкой сказала Вейгела ветру, скребя шею. – Кажется, я заразилась.
Утершись платком, девочка обернула вокруг шеи тонкий газовый шарф и вернулась в комнату. Уже несколько дней она ощущала слабость в теле и настойчиво связывала ее с несчастьями, постигшими Аксенсорем. Теперь же, когда она не могла больше себе врать, но, предчувствуя, сколько горя причинит своей болезнью королеве-регентше, продолжала утаивать свое печальное состояние.
В ее комнате никогда не было шумно – сестры побаивались ее, хотя Вейгела старалась быть терпеливой и доброй, и уходили мучить брата, который шумно и весело бранился, заставляя их гоготать и возвращаться к нему. Да, она привыкла к степенной тишине, но то спокойствие, которое окружало ее теперь, было спокойствием склепа, и иногда, когда терпеть становилось совсем невозможно (одиночество съедало ее), Вейгела тянулась к брату.
– Модест? – позвала она, обращаясь внутрь себя.
Говорят, что связь, которая их объединяла, прежде не была редкостью, и ей обладали все неферу. Мортемцы называли ее узами крови, аксенсоремцы – общей пуповиной, девы с Драконьих островов – красной нитью, и хотя эти связи были не похожи, кое-что для них оставалось общим: чем крепче была связь, тем больше была взаимозависимость связанных ей людей.
Первое время – когда принцесса еще могла справляться с хаосом, накрывшим столицу, веруя в покровительство Неба, дарованное королевской семье, – Вейгела сохраняла верность слову, взятому придворным лекарем, и не касалась их связи. Затем, когда ветряная оспа из Алладио приобрела масштабы эпидемии, общая пуповина вдруг обрела свою гравитацию и оборачивала вокруг себя все ее мысли, не давая отвлечься от искушения воспользоваться связью и услышать Модеста. Оставаясь одна все чаще, лишенная всех своих молодых прислужниц, Вейгела алчно тянулась к потаенному месту в своем сознании, где ощущала чужое присутствие, лаская мысль о том, что на другом ее конце она всегда найдет брата, и чем больше она отказывала себе в удовольствии услышать его голос, тем больше места в ее голове занимали мечты о нем. Она металась, не находя себе места, придумывая причины, почему услышать Модеста может быть важно не для нее, а для него, оправдывая свои желания его желаниями, о которых совсем ничего не знала именно потому, что не могла с ним поговорить.
В конце концов, она уступила и каждый раз, обращаясь к их связи, шла на сделку с совестью, позволяя себе думать, что их связь неопасна, если пользоваться ей недолго, но, если первые их разговоры и правда были короткими, то последующие становились все длиннее. Наконец, Вейгела начала пользоваться связью всякий раз, когда ей становилось грустно. А грустно ей было почти всегда.
– Вейгела, – ответил на ее оклик Модест. Ей потребовалось время, чтобы привыкнуть к новым неуловимым интонациям в его голосе, происхождение которых оставалось неясным, но Вейгела утешалась тем, что в общей своей мелодичности его голос, приобретя оттенок снисходительности, оставался все таким же теплым. – Что ты ела сегодня на ужин?
Вейгела тихо засмеялась и взяла со стола яблоко. Теперь, когда Модест был там, а она здесь, и между ними пролегали два моря, Вейгела чувствовала себя слабой, неполноценной. Ее зависимость приобрела такую силу над ее волей, что, не ощущая присутствия брата, она теряла аппетит и способность двигаться. Только его голос и ощущение приятного тепла их связи толкали ее в новый день – так ожидание приносит нам радость и надежду, потому что всегда связано с мечтами, которые множат возможные реальности и переносят нас в другие миры, отодвигая волнения и тревоги, отдаляя связь с невыносимым миром нашей жизни.
– Сейчас только утро, – ответила Вейгела, улыбаясь в пустоту. Присутствие брата, пусть и мнимое, грело ей душу.
– Ты столько ночей проводишь без сна, что я не удивился бы, узнав, что ты вывернула свой день наизнанку.
– Не правда! Я уже начала легче засыпать.
– Я рад.
– У тебя все хорошо? – повременив, спросила Вейгела.
– Да, – голос его на мгновение затих. – Все отлично.
– Значит, ты скоро вернешься?
Модест ничего не ответил. Таким он был человеком – врать не умел, а попадаться на лжи не любил: ему становилось слишком стыдно, стыдно до того, что он покрывался красными пятнами, и неделями переживал об этом, как о глубочайшем позоре.
Модест не позволял ей спрашивать о том, чем он занимается в Рое так долго. Вейгела была уверена, что ему не поручат ничего серьезного, – советники проведут переговоры, проверят бумаги и укажут ему, где поставить подпись и королевскую печать, – но он все не возвращался.
– Не знаю, – наконец ответил Модест. – А как ваши дела? Как сестры, как Гелион?
– Все хорошо.
Они лгали друг другу ежедневно. Модест не знал, что в столице буйствует ветряная оспа, но и Вейгела позволяла себя обмануть, заглушая голос, говоривший ей, что где бы ни был Модест, ему не «хорошо» и никак не «отлично».
– Скажи Астре, что я привезу для нее накидку из шахтуша из Ноксора, – попросил Модест. – Она укутается и не будет больше болеть.
Астра умерла одной из первых после отплытия Чумных кораблей. Она была слабой. Жизнь в Хрустальном замке, с самого рождения сказывавшаяся на ее здоровье, была трудна для нее, и поэтому большую часть своей короткой жизни она провела у теплых берегов Арты. Не будь Арта так близка к материку, Астра могла бы остаться там и никогда не попасть в эпидемию Гелиона.