Черный принц
Шрифт:
– Небольшое недомогание, – поправил юноша.
– Позови Леду, – отмахнулась Вейгела вяло. Обсуждать состояние матери она не собиралась. – Пускай оденет и причешет меня. Передай патла… Председателю Катсаросу, что я буду ждать его и членов делегации в тронном зале.
Вейгела терпеливо ждала, пока ее соберут, и все время злилась. Возвращение советников теперь, когда она знала, что ее брат не с ними, казалось ей верхом бесчестия, которым Совет бросал вызов королевской династии. Но делать было нечего – они возвращались. Возвращались без разрешения, возвращались в столицу, где иссыхала королевская кровь, и всего более затем, чтобы залить водой дотлевающие угли, оставшиеся на месте ее семьи. Модест был оставлен в Рое – скорее всего, он был пленником, – младшие принцессы погибли, матушка была на грани помешательства, сама Вейгела была заражена, а тетушка была на Абеле и не могла руководить
– Готово! – объявила Леда.
Вейгела, два часа истязавшаяся собственным туалетом, подняла взгляд на свое отражение. Ей бросилась в глаза крупная золотая заколка в форме бабочки. Прежде она любила эту заколку, тянулась руками, лишь бы коснуться ее объемных боков и гладкости камней, оставлявших на коже ощущение света, сравнимое лишь с тем тактильным удовольствием, какое вызывает неровность багета, сросшегося с полотном великого гения и впитавшего его тончайшее искусство настолько, что можно было угадать по одному обломку, чей талант он оформлял. Теперь же, когда ее глазам стала недоступна разноцветная перламутровая пыль энергии драгоценностей и они стали только камнями, Вейгела ощутила отвращение к детской безделушке: золото под синей эмалью было слишком тяжеловесно, разноразмерные камни – громоздки, да и в целом внешний вид заколки ничуть не напоминал звенящую легкость бабочки. Крупная форма заколки была Вейгеле противна именно потому, что копировала природу, а не воссоздавала ее.
Вейгела знала, что чувство единения с миром, которое ей дарили глаза Неба, исчезло безвозвратно, но все еще не привыкла питаться суррогатом, который ей предлагали под видом «реального» мира.
Девочка снова посмотрела в зеркало, находя в нем отражение служанок. Златовласые, с округлыми, мягкими лицами, они, сохраняя общность черт, отличались друг от друга целым комплексом привычек и предпочтений, делавших их непохожими лишь потому, что усвоены они были в разных пропорциях. Они были одинаково одеты, одинаково накрашены и даже улыбались как будто одинаково, однако же у одной на рукаве была длинная складка («Неряха», – подумала Вейгела), у второй на туфлях осталась дорожная пыль, третья, пусть и сохранила внешнюю опрятность, улыбалась так плотоядно, что Вейгеле становилось не по себе. Они ждали похвалы, то жадно рассматривая ее со спины, то заглядывая в зеркало, и, будто только что заметив ее настороженный взгляд, улыбались, приглашая рассмотреть их внимательнее, давая своими нелестными, ироничными улыбками понять, что принимают ее любопытство. Они давали Вейгеле смотреть на себя, видя в ее беде пробуждение к той жизни, которую считали единственно верной, и с предвкушением ожидали, что она будет смотреть вокруг и всему удивляться, что будет неспособна понять, как устроена их жизнь, и, превозмогая гордыню, будет просить их помощи, оказывать которую всегда приятнее, чем получать.
Но старшая принцесса, заметив в их лицах что-то мерзкое, название чему она еще не знала (это было самодовольство), почувствовала еще большее негодование.
– Что за детство? – воскликнула она, выдергивая заколку и бросая ее на туалетный столик. – Я иду к Совету, а не в кукольный театр! Уберите мне волосы так, как убирают моей матери. И где мой венец? Пусть принесут Гало.
Девушки встрепенулись.
– Нам вряд ли дадут Гало, ваше высочество. Это ведь церемониальный венец.
Их волнение было понятно. Гало был старейшей реликвией в королевской сокровищнице. Им короновали аксенсоремских монархов еще с Панмирика IV, учредившего Квортумскую академию, задолго до рождения основателя правящей ныне династии, в нем же встречали высокопоставленных послов с Валмира и проводили все важные церемониальные обряды.
– Я что, разрешения спрашивала? Вы говорите так, словно церемониймейстер или Хранитель сокровищницы все еще в замке, – возмутилась принцесса, невольно выдавая свое недовольство еще и тем, что все высокие чины покинули замок, бросив его и свои посты на младших помощников.
– Но ведь это королевская корона…
– Я встречаюсь с советниками от лица королевы-регентши и короля. Считайте, что, отказывая мне, вы отказываете им. Это преступление!
Через полчаса Вейгеле принесли Гало. В полной тишине оплели ее волосами основание, пряча его за ободом косы, и закрепили клипсами на ушах верхний обруч. В молчании, с которым служанки работали, явственно проступало негодование, граничившее с глубокой обидой, но
– Найдите Линоса, – Вейгела взмахнула рукой, отпуская служанок. – Пусть проведет меня в тронный зал.
Вейгела прошла несколько раз мимо зеркала, так и этак рассматривая свой внешний вид. С тех пор, как она потеряла дар Неба, ей перестали приносить хитоны и начали учить носить новую, неудобную, сковывающую одежду, покрывавшую тканями все ее тело. В ней она казалась выше и взрослее, особенно теперь, когда вокруг головы поднимался золотой обруч Гало, и ей приходилось держать голову высоко поднятой, чтобы корона не покачнулась и, запутавшись в ее волосах, не съехала набок. Она была горда тем, как была красива, находя свой облик царственным, недостижимым, видя в глазах спокойствие, которым она, обманувшись, окрестила глухое, ни на что не направленное раздражение, а на лице – строгость и уверенность, которые на самом деле были частными проявлениями усталости. Но вдруг ее губы задрожали, и она беззвучно расплакалась.
«Повзрослела! Повзрослела! – повторяла Вейгела про себя. – Как не вовремя! Как рано!» Это был один из немногих приступов жалости к себе, которые, вырвавшись из-под контроля разума, затопляли все ее существо чувством отчаяния, тоски, гнева, пустоты – одиночества. В такие моменты она уже не помнила никого и ничего, и вся прошедшая жизнь обретала серые, промозглые цвета, а воспоминания о светлых днях, которые она призывала из омута памяти в утешение, казались до того нереальными, что вгоняли лишь в большее уныние. Не было и не могло быть в этих острых приступах жалости ни нежно любимых сестер, ни смешного в своей детскости Наставника, ни лелеющего ее отца, ни трогательной матери, ни бесконечно любимого брата, покинувшего ее. Было только грандиозное отчаяние и золотые – золотые! – волосы.
К тому времени, как за ней зашел Линос, Вейгела привела себя в порядок, и если ее глаза и сохранили намек на недавний срыв, то трактовать его следы можно было по-разному. С легкой улыбкой она взяла Линоса под руку, и вместе они неспешно двинулись к тронному залу.
– Линос.
– Да, ваше высочество.
– Почему у тебя на щеках есть крапинки, а у меня нет? – теплым голосом спросила Вейгела. – Я нахожу их очень милыми.
К удовольствию принцессы Линос густо покраснел. Пролепетав что-то невнятное, он перевел разговор на обсуждение достоинств гобеленов, чтобы скрыть неловкость, избегая встречаться взглядом с принцессой, но чувствуя, что она рассматривает его.
На самом деле, Вейгеле не сильно нравились веснушки, но она вживалась во внешний мир очень быстро, усваивая его главное правило – людям, особенно невыдающимся, нравится, когда хвалят их внешность; не одежду, не вкус, не талант, а внешность: кожу, волосы, лицо – то сокровенное, чем им приходилось делиться с миром не по своей воле, и над чем они не имеют власти. Проверив свою догадку, Вейгела потеряла всякий интерес к юноше и всю дорогу подбирала приветственные слова, которые усыпят разум советников колыбельной похвалы, а после разобьют их обвинениями, которые она собиралась тут же обрушить на их головы. Однако чем больше она думала над этим, тем больше раздражения испытывала. Вейгела боялась, что не сможет долго разливаться в льстивых речах и уже с порога потребует от них ответа, – на это не хватило бы ни душевных, ни физических сил ее матери, зато с избытком накопилось у нее за время заточения в замке.
Первое, что увидела Вейгела, когда перед ней распахнулись двери тронного зала, – это благодушные лица людей, пребывающих в хорошем настроении. Советники, оборачиваясь к ней, натягивали на лица невозмутимые маски умудренных жизнью старцев, но те тут уже трескались, – они заметили Гало на голове принцессы – венец, в котором они отказали ее брату, сославшись на какие-то нелепые затруднения и спешку, в которой проходила коронация.
«Надеюсь, мое лицо хотя бы вполовину так похоже на лицо моего брата, как сказал Линос, – подумала Вейгела, высоко поднимая голову, и оглядывая советников. Их бледные лица, неспособные принять никакого другого выражения, кроме растерянности и испуга, в котором выразился страх обличенного лжеца, говорили громче всех слов, которыми они собирались ее обманывать. Вейгела была тронута. В конце концов, в этот момент они были откровеннее всего. – Надо же, мы и правда так сильно похожи».