Черный роман
Шрифт:
Эта маниакальность доводит писателя до того, что в новелле «Поцелуи из Парижа» «советские шпионы» прячутся, по воле автора, в специально вырытом убежище (только не задавайте вопросов — «как?», «почему?», «зачем?») близ Версаля под самым носом штаба НАТО. А в рассказе «Риск» мы узнаем о том, что все те же пресловутые «советские шпионы» совсем бесплатно передают банде гангстеров огромное количество наркотиков для нелегальной пересылки в Англию. Таким образом, коммунисты, как объяснил нам автор, собираются использовать наркотики в качестве «психологического оружия» для разложения капиталистического мира изнутри.
Вряд ли нужны еще какие-либо примеры. На протяжении нескольких лет своей деятельности Флеминг настолько далеко зашел в клевете и политическом обмане, что начал даже испытывать нечто вроде угрызений
Феномен «Флеминг-Бонд» — явление одинаково знаменательное и своим недолгим успехом, и неожиданным крахом. История этого феномена прекрасно раскрывает эффект внешнего обаяния и отталкивающей сущности любого фальшивого мифа. Судьба этой блестящей, но эфемерной литературной звезды — символ судьбы и самого шпионского романа, силы и слабости его западного варианта. Режиссер Теренс Янг говорил в одном из интервью: «Меня все забавляет в Джеймсе Бонде: действия, психология. Каждый режиссер должен хоть раз за свою жизнь поставить фильм о Джеймсе Бонде. Но, к сожалению, я заметил, что публику в этих фильмах более всего привлекают используемые в кинематографе технические средства и всевозможные невероятные трюки. Если так пойдет дальше, Бонд превратится в научную фантастику». В сущности, действительно, и романы и фильмы о знаменитом шпионе никогда и не были чем-то большим, чем просто фантастика — даже не научная фантастика, а фантастика холодного техницизма. То обстоятельство, что Янг забавляется «психологией» Бонда и его партнеров, показывает лишь, что этот режиссер имеет счастливую особенность забавляться несуществующим. У этого героя нет ни психологии, ни душевных качеств, ни человеческих чувств, за исключением таких «общечеловеческих» проявлений, как чревоугодие и сластолюбие. И публицистка Мадлен Шапсал с полным основанием могла написать в журнале «Экспресс», что неукротимый, яростный и жестокий Бонд живет за счет машин, с помощью машин и с машинами. Он дитя машин и, в сущности, очень похож на них, потому что, как и они, лишен души.
Неуязвимый Джеймс Бонд, побеждавший своих самых страшных воображаемых противников, пал жертвой безобидного, но реального противника — читателя. После пяти лет стремительного восхождения героический шпион был постепенно забыт и покинут даже снобами, еще недавно приходившими в экстаз при одном лишь упоминании его имени. Правда, книги Флеминга читают и по сей день, они переиздаются скромными тиражами, но сейчас они оказались точно на своем месте — в серой массе низкосортной продукции.
Крах Бонда куда легче объяснить, он гораздо более естествен, чем его скоропалительный триумф. Высокую марку какого-либо товара можно некоторое время поддерживать с помощью рекламы и соблазнительной упаковки, но, если хваленые качества этого товара окажутся фиктивными, клиенты очень скоро узнают об этом. Читатели Флеминга были обескуражены как навязчивым политическим субъективизмом и стандартной фантастикой предлагаемого им литературного продукта, так и его чисто человеческой бессодержательностью. Потому что даже самая невзыскательная мелкобуржуазная публика довольно быстро поняла, что герой, которого ей выдают за сверхчеловека, вообще не человек, а сугубо рассудочное построение, схема, робот, действующий по состряпанной автором программе.
Закат мифа «Джеймс Бонд» весьма наглядно проявился и в отказе Шона Коннери продолжать сниматься в кино в роли Бонда. Цену этого жеста — в прямом и переносном смысле этого слова — можно было бы точно определить, если иметь в виду, что за каждый бондовский фильм Коннери получал фантастический гонорар в два с половиной миллиона долларов. И все же артист был настолько удручен и обескуражен пустотой предлагаемых ему бондовских ролей, что предпочел сбросить свои золотые цепи. «Фильмы о Джеймсе Бонде, — говорит Коннери, — никогда не были для меня актерской работой, речь
82
«L'Express», 18. IХ. 1967.
Эти слова, произнесенные три года спустя после смерти Флеминга, звучат как пощечина. Но справедливости ради добавим, что и сам Флеминг все-таки отдавал себе отчет в своих слабостях как литератора. Безусловно, это говорит в пользу автора, осыпаемого похвалами и фантастическими гонорарами, которые любого более слабого человека заставили бы сразу же почувствовать себя гением первой величины. За четыре месяца до смерти, то есть именно в период своего наивысшего взлета, Флеминг в разговоре с Жоржем Сименоном делает ряд многозначительных признаний:
«Я придумываю самые невероятные интриги: очень часто они основываются на нескольких газетных строках. Люди говорят: «О, это совершенно абсурдно!» Мои отрицательные герои слишком черны. Но, в сущности, люди совсем не такие. Это я придаю им такой вид. Правда, мне уже все трудней находить подходящих отрицательных героев. И наконец, я больше не хочу писать против русских. Я использовал русских в четырех или пяти книгах. Однако я думаю, что сейчас мы должны жить в мире с русскими. Стало быть, придется придумать какую-нибудь международную организацию… У меня совсем нет намерения писать настоящий роман. Я думаю, что, когда покончу с Джеймсом Бондом, больше писать не буду. Я уже почти исчерпал себя». [83]
83
«Le Figaro litt'eraire», 9. IV. 1964.
Свой разговор с Сименоном Флеминг закончил словами: «Я весьма скромно оцениваю свои произведения». И это заявление— не пустая фраза. Достаточно вспомнить, что автор не считает свои книги «настоящими романами», то есть серьезной литературой, сознает свою предвзятость в клевете на противника, признает (пусть косвенно) свою вину по отношению к «русским». Самокритичность, вызывающая уважение, но бесполезная сейчас, не до, а после создания этого мрачного героя «холодной войны» по имени Джеймс Бонд.
Мы подробно остановились на романах Флеминга потому, что, как уже упоминалось, творчество этого автора в известном смысле обобщает существенные черты самой популярной тенденции в развитии шпионского романа, которую мы бы обозначили как тенденцию к фантастике и которая представляет собой отроческий период жанра, хотя и является все еще достаточно популярной. Девальвация книг Флеминга, по сути, была характернейшим симптомом девальвации всей этой шпионско-фантастической продукции в глазах публики, слишком уставшей от небылиц, пошлых проамериканских хвалебных гимнов и столь же пошлой антисоветской клеветы.
Другая тенденция, которую можно назвать иногда реалистической, а иногда псевдореалистической, призванная заменить роман, состоящий из невероятных выдумок, выдумками, по крайней мере внешне более достоверными, развивается уже в 60-е годы. В сущности, эта тенденция проявляется и раньше, еще в те годы, когда Флеминг пожинал лавры, но писателям нового направления предстояло изрядно потрудиться и завоевать благоволение буржуазных рецензентов и законодателей общественного мнения, чтобы преодолеть инерцию мещанских вкусов и привлечь внимание публики.