Шрифт:
Избранное
Охота
Вместе с директором мы осматриваем псарни: после Охоты надо отчитаться перед правлением за новую волюнтариновую диету. Когда мы входим, псы заходятся шипением, лаем, клекотом, некоторые голоса похожи даже на человеческие, и провожатый-кинопат колотит по клеткам рукояткой своей плети.
— Уймитесь, сволочи! — кричит он и объясняет, что свору перед Охотой неделю морили голодом. Сам кинопат маленький, обросший, с желтыми, как у
— Это моя гордость, Найда, — подводит нас кинопат к бронированной клетке. — Немецкая овчарка, концентрация волюнтарина — 14%, усвояемость отличная, ежедневно увеличиваем дозу. Фу, девочка, фу, это гости, мы ведь не обижаем гостей?
Нечто по ту сторону решетки скулит и высовывает пепельно-серый язык.
— Хорошая девочка, — ласково говорит кинопат. — С ней я решил не экспериментировать, жалко. Ограничился стандартом: панцирь, стрекало, второе сердце и желудок, адаптированный под В-смесь.
— Что с мозгами? — спрашиваю я.
— Мозги у нее родные. Видите ли, когда животное попадается понятливое, вмешательство кинопата сводится к минимуму. Главное – задать нужный тон развитию, а дальше организм все сделает сам.
– А если заупрямится?
– Бывает и такое, да, – кинопат улыбается и показывает острые белые зубы. — Взять хотя бы Рекса, во-он в той клетке.
Он показывает куда-то влево, и, приглядевшись, мы замечаем в полумраке клетку, целиком заполненную чем-то черным и блестящим.
– Всего 4% волюнтарина в крови, зато никакого контроля, – говорит кинопат.
– - Внутренние органы в беспорядке, конечности атрофировались, вместо мозгов – кашица. А раньше был… Я, конечно, уминаю его время от времени, но это все без толку, проще на корм пустить.
– Простите, – спрашиваю я, – а нельзя ли нам…
– Что? – вновь скалится кинопат. – Небольшую демонстрацию? Можно, почему же нет? Все-таки первый раз у нас…
– Дай Бог, чтобы не в последний, – бормочет директор и вытирает лоб платком. Это высокий тучный человек, его прислали заменить нынешнего нашего руководителя, после того, как тот впал в волюнтариновую кому. Охотиться ему еще не доводилось, и мне интересно, как он поведет себя, не струсит ли, не запаникует?
– Если позволите, сперва небольшая лекция, – говорит кинопат и большим пальцем слегка нажимает на левый висок – там у него имплантирован миниатюрный проигрыватель.
Пауза. В помещении звучит приятный мужской голос.
– После Каскада мы столкнулись со множеством веществ, стимулирующих клеточную активность, – говорит он, – Наиболее интересное из них – пресловутый волюнтарин. В двух словах, это субстанция, способная к активному обучению: попадая в живой организм, она некоторое время присматривается к его функциям, пока не уловит общую тенденцию – к росту и усложнению.
Первая стадия ассимиляции характеризуется очищением крови и металлизацией скелета. Во второй меняется внутреннее строение субъекта – вплоть до полной метаморфозы органов. Третья, она же последняя, заканчивается, как правило, летальным
Не подумайте, здесь нет ничего ужасного или противоестественного. Просто человеческий, да и вообще любой живой организм – устройство бездумное, и если дать ему волю, позволить вслепую, без разбора реализовывать заложенные в нем возможности, то ничем хорошим это не кончится. Представьте себе исполнительного, добросовестного строителя, который во всем подчиняется умственно отсталому архитектору: первый – это волюнтарин, второй – ваше тело. Задача же здесь сводится к тому, чтобы научить волюнтарин слушать не клетки вашего тела, а вас самих, чтобы вы перестраивались не как попало, по прихоти слепой эволюции, а сообразно Цели и Замыслу.
И мы с этой задачей справились. Отныне волюнтарин – орудие творческой мысли, хаос, обузданный силой разума. Внутривенная инъекция волюнтарина – и специально обученный специалист придаст вам нужную форму! Будьте тем, кем хотите быть! Буду… с на…
Запись вдруг шипит и умолкает. Несколько секунд кинопат стоит с выражением блаженства на лице, в уголке его рта блестит слюна. Наконец, он приходит в себя.
– Опять раньше времени оборвалась, да? – спрашивает он нас. – Ну, что поделать – все таки ей лет сорок уже, а ремонта со Второго Каскада не было. Главное-то, надеюсь, вы услышали?
– Да-да, – киваю я. – Виктор Валентинович, вам дополнительные разъяснения не нужны?
– Нет, – отвечает директор. – С теорией у меня и так порядок. Я в практику не верю. Не могу себе представить, чтобы вот так вот, запросто…
– Не верите? – подмигивает ему кинопат. – А вот смотрите!
Он складывает губы трубочкой и беззвучно – для нас, не для собак – свистит. Бесформенная туша Рекса приходит в движение. Она бурлит, как закипающий суп, клетка трясется, остро пахнет собачьей мочой.
– А он не лопнет часом? – интересуюсь я, но зря, потому что все уже кончилось. Со звучным «чпок!» из скользкой черной плоти выныривает странное безносое личико с большими карими глазами. Рекс шевелит губами, и кинопат достает из кармана кусок рафинада.
– Держи, – протягивает он сахар В-псу. – Заслужил. Раз в неделю возвращаю его к полуразуму, буквально на полчасика. Как дела, дружище? – говорит он, и руку его лижет маленький черный язычок.
– Невероятно! – выдыхает директор.
– Это еще что! – гордо улыбается кинопат. – Видели бы вы его, когда он был стабилен! Если Охота пройдет благополучно, покажу вам его этюды. Специалисты говорили – второй Ван Гог!
Времени до обеда остается совсем чуть-чуть, и, оставив Рекса, мы быстро осматриваем остальных В-собак. Все они как на подбор: здоровенные мускулистые твари, кое-кто – с дополнительными улучшениями. Фантазия кинопата поработала на славу – мы видим щупальца, мандибулы, крылья и ядовитые хвосты.
Из всего этого великолепия нам нужно выбрать четырех лучших. Выбираю я, а директору остается только поставить свою подпись на договоре. Джек, Найда, Ким и Русалка – всех их сейчас погрузят в стазис-ящики, чтобы они не утомились раньше времени, а мы пройдем в сторожку, где нас ждет фуршет.