Черный став
Шрифт:
Он вышел на крыльцо, уже громко стуча сапогами. Из хаты послышался сердитый окрик Одарки:
— То ты, Марынка?..
Наливайко, не отвечая, сошел с крыльца. Одарка снова крикнула, обозлившись:
— Та скажи ж, суча дочка, чтоб у тебя язык отнялся!..
Наливайко не хотелось заводить свары с злой бабой и он быстро зашагал по семибалковской дороге. Он уже был далеко от суховеевой хаты, когда к нему донесся крик выбежавшей на дорогу Одарки:
— Марынка! Где ты? Го-го!..
Он долго еще слыхал ее крики, которые
У развалин старые развесистые липы дворцовой рощи стояли неподвижно, не шелестя ни одним листочком; темные тени под ними прорезывались бледными, серебристыми пятнами лунного сиянья. То там, то здесь из мрака выступала часть древесного ствола, озаренная белым светом; казалось, кто-то поднимался из земли, неподвижно светясь в сумраке деревьев — призрак одного из давних обитателей старого дворца.
Наливайко вошел в рощу — и невольно остановился, увидев эти белые, тихо колеблющиеся привидения.
— Что за пакость! — пробормотал он в удивлении…
Ему стало совсем не по себе, когда засветившийся недалеко от него белый столб вдруг тихонько качнулся, двинулся с места — и быстро побежал вдоль аллеи, то пропадая в тени, то снова выныряя в лунном свете…
Холодная дрожь побежала по спине Наливайко. Что за черт! Не пьян же он и не сошел еще с ума, чтобы видеть всякую чертовщину! Видно, кто-то тут над ним глупые шутки шутит!..
Белое привидение тихо скользило по роще, удаляясь от него. Он бросился за ним, и оно, точно услышав погоню, ускорило свой бег и свернуло в сторону. Белая одежда замелькала между толстыми, черными стволами старых лип — и вдруг совсем пропала в густой тени деревьев…
Наливайко побежал наперерез тенистой чащей и выскочил на широкую, светлую поляну. Привидение неслось прямо на него. На середине поляны, издав легкий крик, оно опять круто повернуло в сторону; ярким золотом блеснули в лунном свете взметнувшиеся от быстрого поворота желтые волосы.
— Марынка! — крикнул озадаченный неожиданностью Наливайко…
Это в самом деле была Марынка — босая, в одной рубашке. Она остановилась, испуганно озираясь по сторонам, потом вся вздрогнула и сделала слабое движение, как будто хотела бежать от него. Но силы, видимо, оставили ее, она не могла двинуться с места.
— То я, Марынка. Не бойся! — сказал Наливайко, приближаясь к ней.
Она узнала его и отшатнулась, жалко улыбнулась и с плачем упала к нему на руки…
— Чего ты голая, Марынка?..
Девушка плакала, ничего не отвечая. Она была вся холодная, озябшая, тело ее тряслось от лихорадки, зубы стучали.
— Бог с тобой, Марынка, ты совсем сумасшедшая!..
Он закутал ее в свою свитку и присел с ней на землю под деревом, держа ее на коленях, как ребенка. Марынка всхлипывала,
— Ой, матынька-а!.. Ой, ридна моя-а!..
Потом она вдруг вся затряслась и обхватила его шею руками.
— Не пойду до Городища! — быстро зашептала она. — Там страшно! Не давай меня, не давай, не давай!..
— Та что ты, дурная? Та никому ж я не отдам тебя, Марынка!..
Девушка судорожно прижалась к нему и опять залилась слезами. Подождав немного, Наливайко спросил:
— Где ты была, Марынка?..
— То ж ты звал… — плача, сказала Марынка. — Я и пошла…
— Когда звал?.. Бог знает, что ты говоришь, Марынка!..
— А как же не звал? Я ж слыхала!..
— Тебе, может, приснилось, Марынка?
Марынка большими глазами посмотрела на него.
— Может и так… — тихо сказала она, задумавшись, с остановившимися глазами. — Приснилось?.. — она потерла себе лоб рукой. — Разве ж я в Городище не была?..
Она уставилась на него испуганными глазами, точно ожидая, чтобы он объяснил ей то, что с ней в эту ночь случилось. Наливайко нахмурился.
— Ты у Бурбы была такая… голая?..
Марынка снова заплакала.
— Я ж не знаю! Не знаю!.. — рыдала она, ломая пальцы. — Что ж это, Боже мой милый?..
Все это, конечно, было дело Бурбы: и то, что Марынка голая очутилась у развалин, и то, что она почти совсем сошла с ума и не помнила, что с ней было. «А, нечистая сила! — думал Наливайко, со злобой сжимая кулаки. — Постой же, я с тобой расквитаюсь!..»
Марынка понемногу затихла; все реже вздрагивала ее грудь, уже уставшая от рыданий. Ею овладевала дремота. Она опустила на глаза веки с мокрыми от слез ресницами — и заснула, ровно, тихо дыша. Дрожь в теле унялась, со щек сошли пятна лихорадочного румянца, и лицо стало спокойно-бледным, как всегда…
— Пойдем до дому, Марынка, до неньки твоей! — сказал Наливайко, осторожно поднимаясь с нею с земли…
Марынка во сне сильнее прижалась к нему. Он быстро зашагал по лунной дороге к видневшимся вдали из-за холма серебристым верхушкам тополей Семибалки…
Недалеко от Черного става ему встретилась Одарка; она все еще ходила вокруг своей хаты и звала Марынку. Старуха с криком набросилась на Наливайко:
— Ты куда ж то увел Марынку, гайдамака проклятый! Чтоб тебе, анахвема, очи землей засыпало! Чтоб ты…
— Цыц, стара! — спокойно сказал Наливайко. — Марынка больная. Вон, посмотри! — он отвернул край свитки и показал, что девушка была в одной рубашке. — Чего пускаешь ее бегать так, не смотришь за дочкой?..
Одарка в изумлении ударила себя руками о бедра.
— От то ж наказание Божие мне с нею, та й годи!..
Наливайко внес девушку в хату и положил ее на постель. Марынка глубоко, сладко спала, и один уголок ее губ чуть заметно вздрагивал бледной, слабой улыбкой. Он так и оставил ее завернутой в его свитку.