Черный столб
Шрифт:
– Все-таки хорошо, Уилл, что вы стали буровым инженером, а не скульптором, – заметил Кравцов.
– Вы всегда знаете, что хорошо, а что плохо. Всезнающий молодой человек.
– Вот не думал, что вы обидитесь, – удивился Кравцов.
– Чепуха, – сказал шотландец. – Я не обижаюсь, парень. Мне только не нравится, когда вы лезете в драку с американцами.
– Вовсе я не лез, Уилл. Не такой уж я драчливый.
Помолчали немного. Мигало пламя в керосиновой лампе, по каюте ходили тени.
– Я много спать теперь хочу, – сказал вдруг Али-Овсад. – Раньше мало спал. Теперь много хочу.
– Теперь все можно валить на магнитное поле, – улыбнулся Кравцов. – Или на гравитационное.
– Гравитация, – продолжал Али-Овсад. – Все говорят – гравитация. Я это слово раньше не знал, теперь – сплю и вижу: гравитация. Что такое?
– Я же объяснял, Али-Овсад…
– Ай, балам, плохо объяснял. Ты мне прямо скажи: тяжесть или сила? Я землю много бурил, я знаю: земля большую силу внутри имеет.
– Кто же спорит? – сказал Кравцов.
– Недаром в русских сказках ее почтительно называют «мать – сыра земля», – заметил Оловянников. – Помните, Саша, былину о Микуле Селяниновиче?
– Былина? Расскажите, пожалуйста, – попросил Уилл.
«До чего любит сказки, – подумал Кравцов. – Хлебом его не корми…»
– Ну что ж, – со вкусом начал Оловянников. – Жил-был пахарь, звали его Микула Селянинович. Пахал он однажды возле дороги, а сумочку свою с харчами положил на землю. Пашет, на солнышко поглядывает – успеть бы. Тут едет мимо на могучем коне Вольга-богатырь. Едет и скучает: дескать, некуда мне свою силу богатырскую приложить, все-де для меня легко и слабо. Услыхал Микула Селянинович, как богатырь похваляется, и говорит ему: попробуй, подыми мою сумочку. Ну, экая важность – сумочка. Нагибается Вольга, не слезая с коня, берет одной рукой за сумочку – не получается. Пришлось спешиться и взяться двумя руками. Все равно не может поднять. Осерчал Вольга-богатырь, да как рванет сумочку – и не поднял ее, а сам по колени в землю ушел. А Микула Селянинович толкует ему: мол, тяга в сумочке от сырой земли.
– Хорошая сказка, – одобрил шотландец.
– С острым социальным смыслом, – заметил Кравцов.
– Микула олицетворяет мирный труд, а Вольга – богатырь.
– Может быть, и так. А может быть, просто ваши умные предки почувствовали непреоборимость земного тяготения. Вон где берут начало фантастические предположения нашего времени… Микула – как вы говорите?
– Микула Селянинович, – сказал Оловянников.
– Да. Его сумочка – и уэллсовский кейворит. А, джентльмены?
– Теперь я скажу, – заявил Али-Овсад, тронув пальцем черное пятнышко усов в углублении над губой. – Совсем давно был такой Рустем-бахадур [13] . Он когда ходил, его ноги глубоко в землю проваливались.
13
богатырь (азерб.)
– Такой тяжелый был? – спросил Оловянников.
– Зачем тяжелый? Я разве сказал – тяжелый? Просто чересчур сильный был. Такой сильный, что хочет тихо наступить, а нога полметра в землю идет. Тогда пошел Рустем к один шайтан, говорит: возьми половину моей силы, спрячь, а когда я старый буду, приду –
Кравцов встал, заходил по каюте, тени на стенах заколыхались, запрыгали.
– Как бы сделать, – проговорил он, остановившись перед койкой Уилла, – как бы сделать, чтобы сила Столба заставила его самого войти в землю?.. Только его собственная сила справится с ним.
– Хочешь перевернуть Черный столб? – засмеялся Али-Овсад. – Ай, молодец!
29
Кравцов томился у входа в салон. Там шло очередное совещание ученых. Гул голосов за дверью то усиливался, то стихал. По матовому стеклу двери равномерно проплывала тень: кто-то из ученых расхаживал по салону взад и вперед.
«Какого дьявола я торчу здесь, – думал Кравцов. – Им не до меня. Лучшие геофизики мира собрались здесь, мозговики, лауреаты всех, какие только есть, премий. А я полезу со своей корявой идеей?.. Использовать силу самого Столба – тоже мне идея…»
В глубине души Кравцов, разумеется, знал, что ему нужен только повод для разговора с Морозовым. Невтерпеж уже это ожидание и неизвестность. Да, он наберется дерзости и спросит напрямик у Морозова: сколько еще ждать?
Стюард с подносом, заставленным бутылками и сифонами, шмыгнул в салон. В приоткрывшуюся дверь Кравцов увидел чью-то обширную лысину и чьи-то руки, держащие лист ватмана; услышал обрывок фразы на ломаном русском:»…не разместите такую установку…»
Установка! Ага, речь у них идет уже о какой-то установке…
Кравцов то валился в кресло, то снова принимался вышагивать по тускло освещенному холлу. Томительно текло время, подползая к двум часам ночи.
Наконец, отворилась дверь, из салона, переговариваясь, начали выходить ученые. Токунага с утомленным лицом слушал Штамма, который что-то ему доказывал. Промокая платком лысину, прошествовал толстяк Брамулья. Маленький седоусый человечек – профессор Бернстайн – прошел, окруженный несколькими незнакомыми учеными; один из них был в индийском тюрбане. А вот из клубов табачного дыма выплыла высокая прямая фигура Морозова с огромной папкой под мышкой.
Зоркими своими глазами Морозов приметил Кравцова, скромно стоявшего в уголке, кивнул ему, бросил на ходу с усмешечкой:
– Значит, атомной бомбой, а?
Кравцов шагнул к нему:
– Виктор Константинович, можно с вами поговорить?
– Некогда, голубчик. Сам давно собираюсь поговорить с вами, но – некогда. Впрочем… – Он обнял Кравцова за плечи и повел по коридору. – Если разговор небольшой, то выкладывайте.
– Понимаете, – волнуясь, сказал Кравцов, – у нас возникла мысль… Нельзя ли использовать силу самого столба… Вернее, изменить направление его поля…
– Понимаю, понимаю, – Морозов засмеялся. – Расскажите-ка лучше, как вы воевали с техасцами.
– Да что говорить. Поскандалили немножко – и помирились… Виктор Константинович, вы простите, что я к вам привязался. Я просто хотел спросить: сколько нам еще ждать?
– Надеюсь, немного, голубчик. Нам надо очень, очень торопиться, потому что… Словом, надо опередить всякие неприятности. Проект, в сущности, готов, остались проверочные расчеты.
Кравцов повеселел.
– Значит, скоро?