Черный театр лилипутов
Шрифт:
Танец закончился, мы сели за мой столик. Ее знакомые мальчики с огромными розовыми ушами и квадратными плечами предупреждающе пускали дым в мою сторону.
– Твои знакомые? – спросил я Гузель. – Вместе учитесь или друзья?
– Так, – нехотя ответила она. – Тот длинный сегодня угощает.
Я внимательно смотрю на нее. Она – на меня.
– Уйдем отсюда, – прерываю я молчание.
– Хорошо, – соглашается она.
Ресторан корчится в объятиях сумасшедшего рока, а вместе с ним и его угоревшие завсегдатаи. Кое-как пробираемся
– Ты на меня за что-то обиделся? – вдруг доносится звук ее голоса.
– За что? – тихо недоумеваю я и не замечаю, как уже обнял Гузель. – У тебя был кто-нибудь? – с замираньем шепчу я.
– Нет…
Стремительно льнут губы, а моя страсть к этой девчонке превращается во что-то большее.
– Уже поздно, – говорю я, как-то по-отечески гладя ее волосы.
Гузель обвивает меня руками и пристально смотрит в глаза.
– Ты меня уже не приглашаешь… к себе? – спрашивает она выдохом и опускает глаза, замерев в напряжении.
Мне кажется, она сейчас заплачет, я полон благородства, рисуюсь уже больше сам перед собой. У нее на глазах блестят слезы и во взгляде сквозит благодарность… или (мне вдруг показалось) недоумение?… Последний долгий поцелуй, нет ни откровенности, ни страсти, прощаемся навсегда, неизвестно зачем встретившись…
Лоснящаяся от безделья рожа швейцара зырила на меня с нескрываемым злорадством.
«Ну что, мальчишка, пролетел? – таращились на меня его заплывшие глазенки. – Вот и меня „капусты“ лишил».
Не успел я зайти к себе в номер, как телефон забился в продолжительных конвульсиях.
Звонил Виктор Левшин, или попросту – Витюшка, как он сам любил представляться. Витюшка работал в «черном» на сцене и администратором, был выше среднего роста, несколько худоват, его лицо казалось продолговатым и узким, с длинными густыми черными волосами, пушистые усы свисали над суетливым ртом, нос после одного курьезного случая нахально и крупно глядел чуть вправо. На жизнь Витюшка смотрел исключительно из окон ресторана, который был его домом, обслуживающий персонал – родней, а посетители – благосклонными зрителями, сквозь пальцы взирающими на его самые дурацкие выкрутасы. Обидеться на него было невозможно, Левшина тут же прощали, любили и уводили.
Короче, это был мой друг, который в любой момент мог меня предать, за кабацкую шлюху бросить в беде, оклеветать и тут же отречься от своих слов. Он это знал прекрасно, так же, как и я. Что и говорить, дружба – прекрасная штука, особенно когда знаешь, на что способен друг.
Сейчас этот неугомонный орал в трубку, чтобы я был готов к встрече.
– Что надо? – спросил я, открывая дверь. Рядом с Витюшкой, обняв его за талию, стояла накрашенная толстая девица, в которой я без труда узнал Люси из ресторана.
– Один? – удивился Левшин. –
– Не твое дело, – оборвал я его.
Люси поставила на стол коньяк и вынула из сумочки бутерброды. Она то и дело над чем-то смеялась, не выпуская сигарету изо рта. Я молча смотрел на приготовления. Потом перевел взгляд на коньяк и подмигнул Левшину. Витюшка довольно рассмеялся. Все ясно – обычный вариант подкрутки: «Не каждый день с артистами встречаешься, давай колись!»
– Не скучно одному? – спросила Люси. – Куда ж ты Гульку дел, не пошла, что ль?
– Тебе какое дело?! – обозлился я. – Рано девчонке по кабакам да по гостиницам шляться!
– По кабакам, по гостиницам! – зашлась она смехом. – Это Гулька-то?!
Люси прямо выворачивало от смеха. Я начал понимать причину ее веселья. Ужасно захотелось врезать ей затрещину.
Витюшка и Люси, не обращая на меня никакого внимания, принялись целоваться взасос. Я налил себе стакан коньяка и залпом выпил. Потом еще, еще…
Кто– то дышал перегаром в самое лицо, и жаркие слезы сначала жгли щеки, а уж потом медленно стекали вдоль моей шеи ручейком несчастья на грудь. Чьи-то пальцы иступленно и жадно метались и запутывались в моих волосах, а в ушах стоял стон, мольба:
– Евгеша, милый, ну скажи… скажи еще…
– Прочь! – взвыл я, вскакивая с кровати и отталкивая от себя призрак.
А это был не призрак и не виденье… просто официантка Люси.
– Ну скажи мне еще раз, ведь я этого больше никогда не услышу! – схватила она меня за ноги и прижалась к ним мокрым лицом.
– Что сказать?! – орал я.
– Скажи мне, что ты меня любишь…
Она сорвала с ушей золотые клипсы, вырвала с мясом бесформенные золотые болванки с пальцев и теперь протягивала мне целую пригоршню золота. – Скажи… что тебе стоит? Я тебе все отдам…
Этот кошмар длился еще несколько минут. Потом она спрятала золото в сумочку и торопливо оделась. Закурила и равнодушно посмотрела на меня.
– Испугался?
– …
– Слушай, – произнесла она дрожащим голосом, выгребла из сумочки украшения и подбросила их на ладонях. – Здесь несколько тысяч. За одно только слово. У вас же рубля за душой никогда не бывает, у артистов, а я тебе сразу несколько тысяч! Соглашайся! Скажи мне, что говорил сегодня ночью, и это золото – твое!
Я измученно молчал.
– Кого же ты так любишь, милый? – прошептала она, внимательно вглядываясь мне в глаза. – Еще ни один кобель не сказал мне за всю жизнь и сотую часть тех слов, которые ты сегодня наговорил. Какая она счастливая… А кто же мне скажет хоть одно ласковое слово! Да что я, не человек?! Неужели я не имею права на счастье! Ты даже за золото испугался сказать всего-то одно слово… люблю! – упала она в истерике. – Всего-то пять букв…
В тот же день я заехал Витюшке в ухо, хотя явно был неправ. Сам его выгнал, хотел открыть незнакомому человеку душу. Открыл…