Черный тополь
Шрифт:
Звериный слух Гавриила Иннокентьевича уловил чьи-то шаги в улице. Вмиг отстранил Головешиху и в три шага был уже в избе, не скрипнув, не брякнув, ни за что не задев во тьме. Три темных фигуры, одна из них с папиросой, шли серединою грязной дороги, свернули к воротам Головешихи.
Ухоздвигов кинулся в горницу, по-волчьи люто бросил Дуне: «Прибери следы» и, схватив со стола какой-то сверток, мешок, одноствольное охотничье ружье, выскочил в сени и там затаился. Головешиха с той же проворностью прибрала все лишнее – потушила свечу и залезла в постель,
– Хозяйка, хозяйка!..
– Кто там?!
– А ну, открой на минутку. На ночлег к тебе из райзо.
Головешихе стало полегче.
Но вот что-то подмыло ей под сердце, не продыхнуть. Кажется, кроме знакомых людей, под окном еще кто-то спрятался на завалинке; подозрительно скрипнул ставень.
Застучали в сенную дверь.
А эти, трое, стоят здесь под дождем у завалинки…
– Авдотья Елизаровна! – позвал неестественно громкий голос Мити Дымкова.
Митя Дымков поднялся на завалинку, и она встретилась с ним глазами.
– Открой же, Авдотья Елизаровна. Вот товарища Вабичева надо приютить и накормить. Там у вас в чайной никого нет.
– Манька там. Стучите ей, откроет. Я хвораю, Митя.
И опять напористый стук в сенную дверь. Мимо окна, по завалинке, мелькнула незнакомая тень и, кажется, с винтовкой!
Сердце Авдотьи Елизаровны сжалось и горячий комочек, а по заплечью – мороз.
– Хвораю я, слышь, Митя.
На завалинку поднялся щупловатый Павел Вихров, председатель сельсовета. Она его узнала сразу.
– Слушай, Авдотья, открой избу, – забурчал старческий голос. – Дело есть.
– Господи! Да как же!..
Головешиха отпрянула от окна, схватилась рукою за грудь, будто хотела прижать лихорадочно стучащее сердце. Так и есть, пришла беда!..
Но что же делать?
А в дверь ломились. Она отлично слышала, как тяжело напирали на дверь и что-то там трещало.
Авдотья кинулась за печку. Там у нее была потайная дверь, как во многих сибирских избах. Дверь вела в подпол, а из подпола был лаз во двор. Об этом знали лишь два человека: сама Авдотья и Ухоздвигов. Лаз давно обвалился и местами засыпался, но только он мог спасти Ухоздвигова. Авдотья, туждсь изо всех сил, старалась сдвинуть Капустную бочку, загородившую дверь. Но бочка была пузатая, десятиведерная.
В избу ошалело влетел из сеней Гавриил Иннокентьевич, накинул крючок и рванулся было за печку.
– Ты что делаешь, тварь! – свирепо прошипел он. Ему показалось, что Авдотья загораживает ему единственный выход к спасению. – Будь ты проклята!
Толкнув Авдотью, он попытался перелезть через бочку во всей аммуниции. Но Авдотья, ничего не понимая, подбежала к нему сзади, намереваясь обнять. И он люто ударил ее пистолетом в грудь. Взмахнув руками, она упала спиною на лавку в простенке между двумя окнами.
– Ты, ты,
– За что?! За что?! Гавря, милый, меня-то за что, а?!
Он пнул ее носком сапога под живот, страшно выматерился, обозвав потаскушкой, продажной шкурой.
– Ты, ты, тварь поганая, на мне в рай задумала выехать?.. Сдохнешь ты, поганая шлюха! Вот здесь, у лавки! – и опять пнул ее под живот, раз за разом.
– Не я! Клянусь богом, не я!
– Лжешь, тварь! Если бы не задержала меня, я бы спасен был, шлюха. Ты еще с вечера баки мне забивала своей проклятой любовью! И припасла эту бочку.
– Гавря, милый!
– Лжешь.
– Клянусь! Клянусь! Клянусь! – И, встав на колени, неистово перекрестилась, глядя на него снизу вверх.
Слышно было, как треснула сенная дверь, громко стукнувшись там о стенку. Кто-то дернул за дверь избы. И в этот же миг хищный взгляд Ухоздвигова встретился с чьими-то глазами по ту сторону единственного незакрытого ставнею окошка. Он хотел прицелиться и выстрелить прямо в лицо, но Головешиха, обняв его за ноги, хотела встать, и он – промахнулся.
– А, тварь! – крикнул он, подумав, что Головешиха старается свалить его на пол.
Она не слышала его последних слов. Смерть пришла к ней внезапно и безболезненно. Мгновенное ощущение сверлящего удара в затылок и – полное забвение. Руки ее, как обняли его ноги, так и остались, судорожно сжавшись в агонии. Он пытался вырвать ноги, но она его держала, мертвая. И он еще раз выстрелил ей в голову. И в ту же секунду почувствовал, как кто-то здоровущий схватил его со спины…
– Сюда! Сюда!
Руки ему заломили за спину. В локтях хрустело.
Режуще-белый свет электрического фонарика ударил ему в лицо, и он зажмурил глаза, мучительно сморщившись. «Взяли!» – кипятком полилось в мозгу.
– Где у них тут лампа? А, вот она! Держите его крепче!
– Никуда не уйдет. Держим.
Первое, что он увидел, – была лужа крови у его ног.
– Он ее прикончил! Бандюга! Сколько она его покрывала, а он ее прикончил.
– Что, отслужила вам, майоры, Авдотья Елизаровна? – процедил он сквозь зубы, переводя нагловатый взгляд с майора Семичастного на Степана Вавилова.
Кроме Степана Вавилова и Семичастного, в избе толкались человек шесть мужиков, и среди них одно знакомое мальчишеское лицо секретаря сельсовета.
– А, приятель! – кивнул Ухоздвигов Мите Дымкову, – По какому праву, скажи, пожалуйста, скрутили меня майоры?
– Поговорим позднее, арестованный.
Документы его выложили на стол, а с ними – четыре обоймы от «вальтера».
Потом его разули. Посмотрели, прощупали сапоги. Из мешка вытряхнули толстую библию, какие-то тетради, печатные антисоветские прокламации «Свидетелей Иеговы» – секты, недавно созданной в леспромхозе и на прииске.