Черный треугольник. Станция назначения - Харьков

Кларов Юрий Михайлович

– Кстати, Филимон Парфентьевич, что тебе снилось сегодня? Ты во сне так веселился, что я чуть вприсядку не пошел.

– Так, ничего… – Артюхин хмыкнул и в свою очередь спросил: – Леонид Борисович, а на зубах пробу ставят?

– На каких зубах?

– На золотых… На тех, что матросик носит.

– Нет, не ставят.

– Жаль, – сказал Артюхин и тут же себя утешил: – А все одно, кабы я при золотых зубах, хотя и без всякой пробы, в Самарское возвернулся, все бы девки сбеглись. В редкостях покуда еще золотые зубы у трудового народа.

Вот тебе и безмятежность

первозданности! Видно, вопреки утверждению библии, и у Адама в раю были какие-то неудовлетворенные желания, а вместе с ними и неприятности. На том Ева и сыграла. Что поделаешь? Эдем эдемом, а жизнь жизнью… Но почему все-таки газеты не поместили сообщение об ограблении патриаршей ризницы?

Ответ на этот вопрос я получил лишь днем, когда приехал с очередным докладом к Рычалову. Оказалось, что ответственные редакторы выполняли настойчивый совет не кого иного, как председателя Совета милиции.

– Пусть день-другой помолчат, – сказал мне Рычалов, – а мы пока без лишнего шума попытаемся разобраться что к чему. – И съехидничал: – Корреспондента «Русских ведомостей», конечно, не успел допросить?

Я рассказал ему о барыге, стразах, опросе Кербеля и работе, проведенной Бориным.

– А корреспондентом я сегодня займусь.

– Да теперь уж ни к чему, – сказал Рычалов. – Я сегодня утром по одному делу заезжал в «Русские ведомости». У него, оказывается, старое знакомство в синодальной конторе, чиновник один. Он и телефонировал об ограблении. Я проверял – не врет.

Он просмотрел протокол опроса Кербеля и документы, привезенные Бориным.

– Борин-то будто ничего, а?

– Ничего. Под седлом ходит неплохо.

Рычалов расспрашивал меня о стразах, о том, как я думаю разыскать их изготовителя, предпринято ли что-либо для проверки предположения о симуляции ограбления. Но в первую очередь его интересовало семейство Мессмеров. Участие в ограблении ризницы Василия Мессмера идеально вписывалось в любимую концепцию Рычалова, которую он развивал еще будучи пропагандистом. Суть ее сводилась к тому, что пролетаризация в результате социалистической революции привилегированных классов неизбежно должна была привести их деклассированных представителей к уголовщине.

По существу эта теоретическая концепция не вызывала возражений. И все же я не был убежден, что после Октября каждый князь обязательно должен стать налетчиком, граф – карманником, а экспроприированный фабрикант – скупщиком краденого.

Участие Василия Мессмера в ограблении вызывало у меня сомнения. Если предположить, что он был среди грабителей, то как ответить на такой вопрос: зачем ему потребовалось брать с собой шкатулку? Чтобы облегчить работу уголовного розыска? Кроме того, по утверждению швейцара и дворника, Василий Мессмер покинул Москву не позже восьмого января, а ризница предположительно была ограблена после пятнадцатого. Это уже походило на алиби. Пусть несколько сомнительное, но все-таки алиби. И если бы не одно обстоятельство, я бы считал, что шкатулка похищена у Мессмера и специально подброшена грабителями, чтобы запутать агентов милиции…

Но меня сильно смущали сведения

о старшем брате Василия Мессмера, бароне Олеге Григорьевиче Мессмере, монахе Валаамского Преображенского монастыря. Если бы инок Афанасий замаливал свои грехи в любом другом монастыре Российской империи, я бы не обратил на это внимания. Но старший брат Василия Мессмера выбрал именно Валаамский, и это наводило на различные мысли. Дело в том, что с 1912 по 1916 год настоятелем этого обширного монастыря, расположенного сравнительно недалеко от Петрограда, был не кто иной, как архимандрит Димитрий, на попечении которого с 1916 года находилась синодальная, а ныне патриаршая ризница… Я знал это лучше кого бы то ни было, так как после побега из тобольской ссылки вынужден был несколько месяцев скрываться на территории монастыря.

Тут, конечно, могло быть простое совпадение, но не исключалось и нечто худшее. Во всяком случае, не обратить внимания на этот факт я не имел права.

– Братьями будет заниматься петроградская милиция? – спросил Рычалов.

– Нет. Хочу послать своего человека. Но питерцы ему помогут. Я уже говорил по прямому проводу с начальником Петроградской уголовно-розыскной милиции.

– Кого пошлешь? Борина?

– Сухова. Он сегодня выезжает. Борину я поручил розыски изготовителя стразов. Ему работы и так хватит.

– В том, что ты ему не дашь бездельничать, я не сомневаюсь, – усмехнулся Рычалов. – Ну что ж, начало, кажется, положено.

II

Борина не надо было заставлять работать: он и так был более чем добросовестен. И хотя, в отличие от Рычалова, у него не было листка с распорядком дня, он тоже все успевал. Когда, подробно проинструктировав уезжавшего в Петроград Сухова, я навестил старого сыщика, у него были для меня новости.

Уголовного дела о мошенничестве с фальшивым «Норе» в архиве не оказалось. Но Борин разыскал бывшего полицейского, который проводил дознание некоего Хвощикова, работавшего теперь в артели «Раскрепощенный лудильщик», и жену покойного ювелира Павлова.

Оказалось, что Кербель, знавший всю эту историю понаслышке, основательно напутал.

Покупателем фальшивого бриллианта был не Михаил Арставин, а его отец, широкоизвестный в Москве именитый купец Петр Васильевич Арставин, проживающий с середины семнадцатого года в Финляндии.

Михаил, в то время начинающий коммерсант, подвизавшийся в русском картеле фабрикантов гвоздей и проволоки, прогорел на какой-то афере и обратился за деньгами к отцу. Петр Арставин отказался помочь своему отпрыску. И хотя Михаил угрожал отцу самоубийством, тот не дал ни копейки. А спустя некоторое время молодой Арставин привел к отцу черноволосого молодого человека со шрамом над правой бровью.

Представившись голландским золотых дел мастером, приехавшим в Россию по делам фирмы, черноволосый молодой человек предложил Арставину купить у него «приобретенный по случаю» синий бриллиант поразительной красоты. Арставин, видимо заподозрив что-то, отверг это предложение. Однако купца все-таки надули…