Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

Давид Курт

На деревянном возвышении никто не шевелился, но хан повернул скакуна в ту сторону и медленно, степенно направился к своим сыновьям и приближенным. Он никак не мог взять в толк, что и как произошло. Рана на предплечье огнем горела. Он упал с лошади, это да. Но каким образом и почему, хан объяснить себе не мог. На него словно ночь набросилась, глухая темная ночь, и потащила куда–то. А когда он пришел в себя, совсем близко от него стоял кабан — огромный, застывший неподвижно, как мрачное изваяние.

Чингисхан

спешился и прошел мимо рядов своих телохранителей. Поднялся по ступенькам и направился к трону с родовым знаменем, не обращая внимания на склонившихся в поклоне близких и гостей. Времени, проведенного в седле на обратном пути сюда, вполне хватило для того, чтобы овладеть собой и найти необходимое для подобного происшествия объяснение случившегося. Он не боялся их укоризненных взглядов, но мысль о том, что он на глазах у всех упал с лошади, заставляла его страдать. Но виду он не подавал. Первым, на кого он повысил голос, оказался Джебе:

— Ты, конечно, думаешь сейчас о мудреце из Йенпина? Разве я не прав?

Джебе счел за благо промолчать.

— Так прав я или нет?

— Я с удовольствием вспоминаю о нем, — уклонился Джебе от прямого ответа. — Он мудр. И не ты ли говорил, что был бы рад удержать его при себе?

Как бы пропустив слова Джебе мимо ушей, Чингисхан обратился к послам из Хорезма:

— А вы, конечно, думаете о вашей грустной сказке и радуетесь, что ее потаенный смысл подтвердился на глазах у всех?

Послы хранили почтительное молчание, хотя в их взглядах хан прочел некоторое недоумение и сожаление.

— Зачем так кричать, отец? А если они правы? — попытался успокоить отца Тули.

Чингисхан ответил ему широкой улыбкой, и даже Джебе и послам кое–что от нее перепало.

— Они и в самом деле правы, Тули!

И он опять перевел взгляд на Джебе и послов:

— Я упал с лошади. Какая–то неведомая сила вышвырнула меня из седла. — Хан перевел дыхание и оглядел всех по очереди: почему у них такой смущенный вид? Кому известна причина этого? Мудрецу из Йенпина? Послам из Хорезма? А может быть, обе эти силы взаимодействовали? Не исключено!

По лицам гостей скользнула улыбка удовлетворения. Лишь Джебе, Тули и Джучи знали, что у хана свое на уме и что следует ждать еще чего–то. Вот–вот он нанесет удар. Чем дольше хан хранил молчание, тем более тягостной становилась тишина.

— Довольны вы теперь? — спросил он. Джебе не ответил. Гости из Хорезма оказались не столь проницательными. И главный посол проговорил:

— Мы… Я думаю, что ты, высокородный хан, допустил мысль, будто мы…

— С чего вдруг ты, посол, начал так запинаться? Неужели мои гости испытывают страх передо мной?

— Я хотел сказать: все мы сожалеем о постигшей тебя неудаче, хотя ты, наверное, подумал, будто она способна порадовать нас! — выдавил из себя посол.

—

Неудача? — хан даже рассмеялся. — Это была удача! Победа над темными, невидимыми силами!

Удивленные гости отступили на шаг назад.

— Неужели вы все не разглядели кабана, этого старого одинокого кабана, который выбрался на тропу, побежал на меня, а потом вдруг замер, словно окаменев, — слышите! — когда я упал с коня. Что его остановило, что обуздало его ярость?

— Это были боги, — ответил стоявший за спиной хана главный шаман.

— Боги! — повторил хан. — Значит, боги взяли верх над темными силами, над предсказаниями мудреца из Йенпина, приверженца чуждой нам веры, и над предсказанной в хорезмской сказке местью лошади! И это вы называете неудачей? — Чингисхан покачал головой. — Что же худого может со мной случиться, если боги дали мне понять, что они на моей стороне и на стороне моего народа?

Послы из Хорезма в недоумении смотрели на хана, о богах которого им ничего не было известно.

Джебе, Джучи и Тули преисполнились чувством гордости за своего властителя и сделали слугам знак обнести всех собравшихся чашами со свежими напитками. Позднее, когда хан открыл охоту для всех, Тули сказал отцу, понизив голос:

— Разве не старость выбросила тебя из седла, отец?

— Да нет же, мой дорогой Тули, — шепотом ответил ему хан, — Не может быть, чтобы причиной этому был возраст. Не то послы сообщили бы, чего доброго, своему Мухаммеду, что властитель всех монголов не в силах больше удержаться на лошади. Хорошо это было бы для моего народа?

И отец с сыном расстались, довольные друг другом. Потом подобревший хан распорядился подогнать гостям обещанных газелей, серн и оленей. Гостям удалось подстрелить зверей, хотя и неумело. К вечеру на полянах разложили большие костры, на которые черный молчаливый лес взирал с гордым безразличием. Убитых животных разложили на траве рядами. Птицы уже умолкли. И когда многочисленные повара начали разносить гостям нанизанные на деревянные палочки лакомые куски жареного мяса, над верхушками старых елей и кедров появилась полная луна.

Среди присутствующих лишь один не испытывал ни радости, ни удовольствия — сам хан. Но никто не заметил того, что он в этот день ощутил с особенной остротой: годы не красят и самого великого хана. Около полуночи, когда в лунном свете, подобно павлиньим перьям, запорхали девушки–танцовщицы, Чингисхан обнял своего старого друга Джебе и сказал:

— С сегодняшнего дня годы мои побегут быстрее; значит, и мне придется жить быстрее. И тогда после моей смерти я оставлю свой народ таким великим, могучим и богатым, что смогу сказать ему: «Так, теперь у вас всего довольно. Сберегите то, чем уже обладаете, и оставайтесь такими, какими стали». Как знать, кто придет после меня?