Черный Янгар
Шрифт:
– Прости, маленькая медведица. – Янгар прижался лбом к моему лбу. И ладонь его лежала на затылке. – Я не могу отступить сейчас. Или твой отец, или я. Вдвоем нам не жить. Не плачь.
– Не буду.
– И пообещай, что дождешься.
– Я уже обещала.
– Еще раз пообещай. А лучше два. – Теперь он говорил мягко и отпускать меня не собирался. А я прижималась к его груди, вдыхала его запах и снова отогревалась его теплом.
– Обещаю.
– И что не будешь уходить отсюда, пообещай.
– Не буду.
– А если кто-то появится,
– Ладно.
Я готова обещать что угодно, лишь бы он остался еще ненадолго.
– Маленькая медведица. – Его губы ласкают шею. – Моя медведица… Аану…
Черный Янгар ушел на рассвете. Я не стала спрашивать, забрал ли он с собой Печать.
Вилхо был недоволен.
Его недовольство прорывалось в мелкой дрожи жирных подбородков, в голосе, который сделался визгливым, в причитаниях и стонах, выводивших Пиркко из равновесия. Порой, когда ее супруг все же засыпал, она садилась рядом – ему нравилось, что Пиркко заботится о спокойствии его сна – и брала в руку подушку. На лице ее появлялась мечтательная улыбка, взгляд делался туманным, а мысли рассеянными. Она представляла, как берет подушку и кладет ее на круглое, расплывшееся от жира лицо Вилхо. И давит…
Порой Пиркко, отослав рабов прочь, подносила подушку к этому лицу. Лишенное краски, оно было отвратительно: желтоватая, какая-то осклизлая кожа с крупными порами, узкие губы, нос, почти исчезнувший меж пухлых щек, и подушки век.
Примерившись, Пиркко почти опускала подушку.
Почти касалась широкого носа с вывернутыми ноздрями.
Почти прижимала атлас к губам.
И отступала: еще не время.
И надо набраться терпения, вот только иссякает оно.
Наступит утро, и Вилхо, очнувшись ото сна, примется изводить ее нытьем. Вода в ванной ему будет горяча, масла – чересчур ароматны, рабы – ленивы, сама Пиркко…
По ее совету он отпустил Янгара.
И что теперь?
Ничего.
Талли потерял след. И десятки охотников, слетевшихся по зову Ерхо Ину, не сумели отыскать Белую башню. Полозу вновь удалось ускользнуть.
И, дав выход злости, Пиркко швырнула подушку через всю комнату.
– Что? – встрепенулся кёниг, подслеповато щурясь.
В его спальне отныне всегда горело с дюжину свечей: Вилхо начал бояться темноты. Мерещились ему тени.
– Ничего, дорогой, – она нежно коснулась потного лица, – показалось, что мышь пробежала. Я боюсь мышей.
Он закряхтел, переваливаясь на другой бок, и, почесав вялый, расплывшийся по постели живот, сказал:
– Пить хочется.
– Сейчас, дорогой.
Она подала вина. И держала чашу, пока Вилхо пил. С трудом оторвав голову от подушки, он глотал жадно, давился, фыркал, и брызги вина летели на шелковые рукава кейне.
– Спи, дорогой…
– Жарко! – Он не собирался засыпать, но, видимо, вознамерился до рассвета изводить Пиркко своим нытьем. – Нам дышать нечем…
Взяв в руки веер, Пиркко попросила:
– Потерпи. Тебе нельзя мерзнуть.
Он
– Янгар не усидит на месте. – Она знала, что именно Вилхо желает услышать. – Он захочет отомстить.
– Нам?
Естественно. Но кёнига не стоит пугать, и Пиркко, улыбнувшись, покачала головой.
– Моему отцу. Янгхаар Каапо вернется в Олений город. Он придет сам, и надо лишь подождать.
– Мы устали ждать.
Капризный, словно дитя.
Слабый.
– У моего отца есть должник, способный пройти по запретным дорогам.
Вилхо кряхтит и хмурится. Нога его мелко дергается, стаскивая одеяло.
– Отец уже выступил. И от него Белая башня не скроется.
– Почему он медлил?
Потому что не так просто заставить брухву подчиниться. И не ради Вилхо старается Тридуба.
– Отдыхай. Я помогу тебе. – Пиркко, отложив веер, взяла платок, смоченный в уксусной воде. – Закрой глаза…
Он подчинился.
– Тебе просто надо отвлечься. – Она отирала пот со лба. – Я слышала, что в Олений город прибыли торговцы с юга. Быть может, стоит их позвать?
– Зачем?
– Пусть расскажут о своей стране или о других странах, в которых побывали. Об обычаях их, о том, кто правит…
Пиркко бросила платок в чашу.
Ее муж любопытен. И завистлив. Он примет южан лишь для того, чтобы убедиться: нет под солнцем дворца более роскошного и правителя более великого.
Идиот.
– Мы подумаем, – пробормотал Вилхо, прежде чем заснуть. И Пиркко, опустившись на меховое покрывало, смежила веки. Сон ее будет недолог.
И ярок.
В нем она, Пиркко-птичка, все же решится опустить подушку на лицо супруга.
Южан было двое. Оба высокие, смуглолицые, с острыми носами и длинными шеями, на которых висели гроздья ожерелий. Южане рядились в длинные белые одежды, а волосы прикрывали полосатыми платками. Они красили бороды и губы, а брови сбривали.
– Достопочтенный Анари-хайрам, – громко сказал переводчик, и левый из купцов поклонился. – И его брат Гизмет-хайрам, – второй отвесил поклон еще более низкий, – безмерно польщены оказанной им честью…
Речь была длинна и цветиста. Вилхо быстро утомился ее слушать и начал ерзать: в последнее время золотой трон стал жестким. А ноги и вовсе ослабли, и, укрытые занавесью золотой парчи, ныли колени.
Купцы же, поклонившись кёнигу серебряными подносами тонкой чеканки, ароматными маслами и слоновой костью, приняли приглашение разделить трапезу.
– Ваш город есть чудесен, – старший из братьев, Анари-хайрам, знал язык, пусть и произносил слова престранно, проглатывая одни звуки и растягивая другие. – Ваш торг есть велик. Много выгода. Мы с брат давно делать торг с ваш человек. Но мы думать. И учить язык. Мы делать ехать сам.
Вилхо кивал, не забывая открывать рот, когда жена подносила ему кусочки мелко нарезанной печени угря. Печень была сладкой, нежной, и Вилхо щурился от удовольствия.