Черный занавес
Шрифт:
– Да нет вроде… Впрочем, я записал наш разговор на пленку, и в отделе ты можешь послушать его.
– Хорошо. А я побывал в лаборатории. Беседовал с Горшковым, интересовался режимом сохранения секретности. Все у них по инструкции, безмятежность полная. Горшков внешне абсолютно спокоен, таким может быть человек, который и не подозревает о случившемся.
– А чего ему тревожиться, если не сам завлаб передал материалы.
– Ты уверен?
– Я ни в чем не бываю уверен, пока не держу в руках факты.
– Следовательно, мы имеем
– А может быть, надо искать третьего? – сказал Гуков.
Андрей Иванович встал и посмотрел в окно.
– Иди-ка сюда! Быстро! – вскричал он вдруг. – Муратов…
Они увидели, как Михаил Сергеевич быстрыми шагами, едва ли не бегом, выйдя из проходной комбината, пересек площадь, рванул на себя дверцу вишневого «Жигули». Автомобиль резко взял с места и, набирая скорость, исчез за поворотом.
– Звони Горшкову, – сказал Андрей Иванович.
– Александр Васильевич? – спросил Королев. – Это опять я вас побеспокоил. Не могли бы вы пригласить к телефону инженера Муратова. Да? А где же он? – Королев опустил на рычаг трубку: – Михаил Сергеевич отпросился с работы. Сказал, что ему надо срочно отлучиться часа на два. Заведующий лабораторией «Сигма» добавил, что инженер Муратов был при этом встревожен.
«СИМПОЗИУМ» НА ПОДМОСКОВНОЙ ДАЧЕ
Залитый солнцем Казанский вокзал, казалось, снялся с насиженного места и перенесся в одну из далеких южных республик, поезда из которых он принимал уже несколько десятков лет. Его просторные залы и перроны заполняли смуглые люди в халатах и тюбетейках. Экспрессы высыпали из металлического нутра толпы пассажиров. Человеческое месиво галдело на разных языках, суетилось, мельтешило у подножия высоченных стен оригинального творения архитектора Щусева, а сверху нещадно палило совсем не московское жаркое солнце. И только там, откуда отходили электрички, было поспокойнее. Еще не наступил час пик, и москвичи не ринулись из раскаленных каменных джунглей под спасительную сень зеленого пригородного кольца.
Двое молодых людей, лет по двадцати пяти, едва успели на электричку. Двери с шипением захлопнулись за их спинами.
– Пойдем в вагон, Валя?
– Нет, Костик, мест достаточно, а народу мало. Насидеться успеем на даче, а так и покурим еще.
Электричка плавно отошла от перрона.
Валентин достал из кармана пачку сигарет «Кэмел» и протянул приятелю.
– Ого, – сказал Костя, – изволите курить американские?
– А что, – отозвался Валентин, – чай, мы в столице живем! Общаемся, так сказать, с загнивающим Западом в рамках принципов мирного сосуществования. Это не в твоем Павлограде…
– Павлодаре, – поправил Костя.
– Это один черт. Я б от такого «дара» отказался безоговорочно и бесповоротно, а ты вот…
– А что я? Теперь тоже в Москве. Отработал три года и вернулся. Или я не москвич!
– Ты, Костя, хаммер! Так
– Как ты меня назвал?
– Хаммер. Молоток то есть по-английски. Это у нас новое словечко появилось такое… Означает оно, что молодец ты, Костя! Понял там, у себя в провинции, что пуп вселенной приходится на сей стольный град? Где будешь работать?
– Пока не решил, – уклончиво ответил Константин. – Есть несколько вариантов. Надо подумать.
– Можешь рассчитывать на меня. Правда, сам еще пока числюсь по народному театру во Дворце культуры завода. Но уже имею дело в телевидении, в документалке снял три сюжета, к «Мосфильму» подбираюсь. Кое-какие связи и в театрах есть.
– Да ты, Валя, молодец! – воскликнул Константин. – Или этот, как его, хаммер…
Приятели рассмеялись и пошли вовнутрь – посидеть в вагоне и поболтать «за жизнь». За три года разлуки у обоих накопилось много всяких впечатлений.
Встретились они случайно около двух часов назад. Валентина Вигрдорчика, своего однокашника и приятеля но институту культуры, Костя Колотов увидел на станции метро «Площадь Революции». После восторженных восклицаний и крепких объятий Валентин привел Колотова в летний павильон «Метрополя», заказал коньяк, боржом и фрукты, а когда выпили по рюмке, предложил Косте отправиться с ним вместе в Удельную, к Сонечке Ромовой.
– Там, старичок, собирается небольшой «симпозиум». Будут и наши, и кое-кто из крупных киношников. Хотя режиссер Ромов и почил в бозе, его дача в Удельной стараниями Варвары Иосифовны не захирела. Также там собираются общества, я тебе дам! Но мамы сегодня не будет, она кости греет в Пицунде. Однокашница Соха проходит за хозяйку. Значит, как ты понимаешь, детский крик на лужайке обеспечен. Едем, не пожалеешь, дедуля! Надеюсь, ты не забыл нашу славную Соху?
Костя помнил Сонечку Ромову, миловидную и бездарную дочь действительно талантливого кинорежиссера. Он не забыл ее серые глубокие глаза, которые, что греха таить, не давали ему покоя целых два, а то и три курса. Вспомнил он и еще кое о чем и для вида поколебался. Неудобно, мол, не приглашен. Но Валя Вигрдорчик был напорист и стоек. Наконец Костя согласился. Тогда они допили коньяк и отправились на Казанский вокзал.
– Кто будет из наших? – спросил Костя на платформе, когда они сели в электричку.
– Из наших? – переспросил Вигрдорчик. – Соня будет, ты будешь. Ну и ваш покорный слуга… Хватит?
– Не густо, – сказал Колотов.
– А ты хотел весь курс созвать?
– Весь не весь… Послушай, Валя, а ты ничего не слыхал о Васе Рахлееве?
– Вася в Сибирь умотал, работает там режиссером музыкально-драматического, поставил современную оперетту. Недавно «Совкулътура» его хвалила.
– А про Ирину Вагай ничего не слышно?
– Кажется, она тоже в Сибири. Сибирь теперича, друг мой запечный, оченно модная штука стала. В народном театре Ирина. С нею Соха Ромова вроде бы переписывается. У нее и спросишь.