Черный занавес
Шрифт:
В конце первого отделения концерта из-за портьеры боковой двери, на которую нет-нет да и посматривал Андрей Иванович, выглянул Вася Мелешин. Поймав взгляд Гукова, он кивнул и скрылся. Гуков досидел на концерте до перерыва. Потом он прошел в буфет. Когда прозвенел третий звонок, Андрея Ивановича в зале не было. Он вышел в вестибюль и боковым коридором свернул в служебные помещения. Перед неплотно закрытой дверью с табличкой: «Народный театр» Гуков остановился. Из комнаты слышались голоса. Андрей Иванович тронул дверь, она начала открываться, и вошел. В большой,
Несколько минут Андрей Иванович не обнаруживал своего присутствия и сумел понять, что речь идет об участии Михаила Сергеевича в конкурсном спектакле. Он должен был состояться завтра. Но Муратов отказывался играть на сцене, не объясняя, впрочем, по каким мотивам он это делает.
Гуков кашлянул, но люди не заметили. Тогда он прошел вперед и сказал:
– Здравствуйте.
Инженер Муратов увидел Андрея Ивановича и, побледнев, поднялся со стула. Его собеседник сделал строгое лицо и спросил:
– Что вам угодно, гражданин?
– Интересуюсь вашим народным театром. Михаил Сергеевич, не затруднитесь представить меня.
Муратов покраснел и сказал:
– Знакомьтесь. Это Леонид Васильевич Ковров, наш, так сказать, профсоюзный опекун. А это… – Тут он запнулся, догадываясь, что Гуков попросил представить вовсе не в подлинном его качестве, и Андрей Иванович пришел ему на помощь.
– Гуков. Из областного управления, – сказал он, протягивая Коврову руку.
Какое управление он представляет, Андрей Иванович уточнять не стал, а Леонид Васильевич и не допытывался.
– Очень рад, – сказал он. – Так я пойду, извините… Мне к членам жюри необходимо пройти. А вы, Михаил Сергеевич, уж не подводите. Очень надеюсь на ваш патриотизм и доброе сердце.
Ковров кивнул им обоим и вышел.
Некоторое время Гуков и Муратов молча смотрели друг на друга. Андрей Иванович широко улыбнулся и жестом пригласил Муратова присесть.
– Покурим? – сказал он. – И поговорим по душам…
– Допрос в непринужденных условиях? – спросил инженер. – Так сказать, на нейтральной полосе?
– И никакой не допрос, – возразил Гуков, усаживаясь к столу и доставая сигареты, которыми запасся заранее. – Вы что же, Михаил Сергеевич, отказываете людям нашей профессии в праве обычного общения?
Муратов пожал плечами.
– Нет, почему же, – сказал он, доставая сигарету из протянутой ему Андреем Ивановичем пачки. – Я бы сказал, что мне простому смертному, даже интересно было бы пообщаться с вами, если б моя скромная персона не сделалась объектом вашего неизменного интереса.
– Поверьте, Михаил Сергеевич, если и есть к вам интерес, то исключительно как к человеку, могущему оказать нам помощь. Но сейчас я хотел с вами говорить о театре.
– О театре?
– Конечно. Для вас театр не просто возможность убить свободное время, мне так кажется. Не хотите играть завтра?
– Не могу. Ведь это был ее спектакль, она жила им… И не дождалась премьеры.
– А Ковров?
– Он член завкома, ведает культурой.
– И хорошо пробивает?
– Порою попросту мешает. Конечно, польза от него есть. В основном по части достать, организовать, провернуть. Но вкуса, увы, мало. Впрочем, среди наших культуртрегеров отсутствие вкуса явление не такое уж редкое.
– К сожалению, вы правы, хотя эти дела не в моей компетенции, но приходилось сталкиваться порой с подобными вещами. Так что вы решили в отношении своего участия в спектакле?
– Наверно, буду играть. Попытаюсь вызвать из подсознания другого Муратова. Того, который не знал ее, Ирину…
– И это возможно?
Муратов не отвечал. Он взял еще сигарету, закурил и стал смотреть в зашторенные окна отсутствующим взглядом.
Гуков молчал тоже.
– Знаете, – заговорил наконец Михаил Сергеевич, – мне кажется, что я виноват в смерти Ирины.
– Почему вы пришли к такому выводу?
– Вы сказали однажды, когда встретились со мною впервые, что прокуратура получила анонимное письмо, где говорилось о самоубийстве Ирины.
– Было такое дело.
– Так вот, я, помнится, категорически возражал против подобной версии. Не верил в несчастный случай, она была очень хорошим пловцом. Тогда остается одно: Ирину убили. Кто? Зачем? Я вспомнил о ее подавленном состоянии в последнее время, она пыталась скрыть его от меня, но тщетно. А теперь вижу, что ошибался. Прав был анонимный информатор: Ирина покончила с собой. И в смерти ее повинен я один.
– Почему вы так считаете, Михаил Сергеевич?
– Мне казалось, что такого сильного чувства, как мое к ней, у Ирины не было. А теперь думаю, что это не так. Ирина любила меня, но не могла переступить через свою совесть. Она знала, что отберет у моих детей отца, и не могла пойти на это, тем более что сама выросла сиротой, воспитывалась у тетки. Я не должен был позволять зайти нашим отношениям так далеко. Потому и вина вся ложится на меня.
– Интересный вы человек, Михаил Сергеевич, – сказал Андрей Иванович. – С вами любопытно беседовать. Но вот этот ваш ход беспомощен и недостоин вас. Да, в уголовном кодексе РСФСР есть статья, предусматривающая ответственность за доведение до самоубийства. Но это не тот случай, Михаил Сергеевич. Не надо брать на себя того, чего не было в действительности.
СЕМЕН ДЫНЕЦ РАССКАЗЫВАЕТ…
Семен Гаврилович Дынец вошел в зал Центральной телефонной станции, обвел глазами томящихся в ожидании переговоров людей, мысленно выразил им сочувствие и направился к окошечку, где принимали плату за телефонные переговоры в кредит – Мария Михайловна задолжала в этом месяце, беспрерывно вызывая Москву, их непутевого сына, выкинувшего такой немыслимый фортель.
У окошечка стояла небольшая очередь. Семен Гаврилович встал за высокой тоненькой блондинкой, которая нетерпеливо вертела головой, вздыхала: ей, видимо, не хватало времени, а очередь подвигалась недостаточно быстро.