Черстин и я
Шрифт:
— Нечего стоять там и глазеть, — сказала Анн. — Можете пошататься немного по лужайкам, вот ночь быстренько и пройдет.
— А бывает, что в это время года наступают заморозки, — с надеждой в голосе продолжила я.
— Да, если только приметы не врут, нынче под утро грянет мороз! — добавила Вивека.
— В таком случае вам надо с размаху бить себя руками — это лучший способ согреться, — сказала Черстин. — А когда пальцы ног начнут синеть, можете подуть на них, это всегда немного помогает.
— Ха! — воскликнул Кристер. — Вы еще не видели, на что способен Тарзан, сын обезьян!
С этими словами он влез на высокий клен, что рос как раз перед мансардой, и, обвязав плечи пожарным канатом, взобрался на ветку, простиравшуюся высоко над крышей дома. Выбрав подходящее местечко, он крепко
Но Тур был по-прежнему изолирован — и он ведь не мог проделать тот же маневр, потому что тогда пожарный канат остался бы висеть на дереве и разболтал о наших ночных приключениях.
— Ладно, брось-ка мне канат! — посоветовал Кристер.
Тур сделал достойную уважения попытку последовать его совету. На одном конце каната был железный крюк, но, несмотря на его тяжесть, Туру никак не удавалось подбросить канат до чердака. Зато ему отлично удалось добросить его до нашего окна.
— Берегитесь, я бросаю канат! — крикнул он.
И бросил его… прямо в окно!
— Бух, дзинь! — сказало окно — это сломалась лейка.
Мы заорали, а вода заструилась по полу.
— В чем дело? — воскликнул Тур.
— О, ничего особенного, — ответила Вивека. — Всего лишь жалкая лейка! Не отчаивайся и не сдавайся! Лампа еще цела!
Между тем Кристер высидел идею. Длинная веревка, наверное та, которой они связывали простыню, пролетела в воздухе мимо наших глаз, и Тур крепко привязал ее к крюку. Мы отрезали кусочек веревки только один раз, когда Тур забрасывал ее наверх. Второй попытке мы мешать не стали, так как нам уже очень хотелось спать, и Тур забросил веревку. Кристер поднял пожарный канат наверх, Тур торжествующе взобрался по нему и исчез в окне.
— Спокойной ночи, девчонки! — закричал он. — И не воображайте, что можете издеваться над двумя важными аспирантами при Королевской авиации Швеции! Черта с два!
Мы забрались в постели.
— Бедная мама! — сказала Анн. — Она, конечно, не сомкнула нынче ночью глаз.
Ой, об этом мы совершенно забыли! И, преисполненные беспокойства о том, что скажет утром хозяйка дома, мы мало-помалу погрузились в глубокий сон.
Солнце, около десяти часов утра озарив своими светлыми лучами Моссторп, осветило также и голодную ораву кающихся грешников, собравшуюся на балконе, где хозяин и хозяйка дома восседали во главе стола, на котором уже стоял кофе. Даже самые страшные запоздалые угрызения совести не помешали нам накинуться на булочки и рулет с кремом.
— О, у меня сегодня такое чувство бодрости! — сказала мама Вивеки и Анн. — Спасибо, милые мои, вы так тихо вели себя вчера вечером! Не припомню и ночи, когда бы я так сладко спала!
Мы ничего не ответили, только глубоко заглянули друг другу в глаза. И я подумала: она так сладко спит во время бессонницы, что даже трубы иерихонские [45] , оглушительно гремящие прямо ей в уши, не смогут заставить ее пробудиться. Но Малыш Гангстер, которого по какой-то непонятной причине не было видно во время вчерашних торжеств (должно быть, его убрали куда-нибудь подальше, связав руки за спиной), подойдя к Кристеру и став прямо против него, хитро улыбнулся и очень выразительно сказал:
45
Труба иерихонская — чрезвычайно громкий звук. Выражение происходит от города Иерихона (VII–II тысячелетие до н. э.) в Палестине (территория современной Иордании). В конце II тысячелетия до н. э. разрушен еврейскими племенами. По
— Тарзан!
Тогда Кристер дал ему, вынув из кармана, монетку в двадцать пять эре.
В назначенное время приехал Юхан и забрал нас. Мы покатили домой, лениво откинувшись на подушки качающихся дрожек. Щебетали птицы, светило солнце, колокола в приходской церкви звенели над окрестностью. Нас охватило чувство рассветного воскресного покоя. Утро было чудесное!
— Ну, было вам весело? — спросил Юхан, обернувшись на облучке.
— Можешь быть уверен и заруби себе на носу: нам было весело, — сказала я.
Одиннадцатая глава
Однако же потом стало еще веселее. Праздник середины лета [46] грянул, словно веселые торжественные трубные звуки фанфар, прямо в разгар сенокоса. И однажды ярким солнечным утром папа поднял флаг на флагштоке усадьбы Лильхамра. Юхан расхаживал непривычно нарядный, в темно-синем шевиотовом костюме и с причесанными мокрым гребнем волосами. Он был, в виде исключения, совершенно свободен целый день, а такое не часто случается в сельской усадьбе, где за животными, будь то воскресенье или будни, все равно надо присматривать. В полдень он запряг Блаккен и Мунтера в телегу, на которой возят сено, и туда же мы запихнули всех детишек Ферма. А потом понеслись по ухабистой дороге через лес к лугу Чэллаэнген [47] , где наломали веток и насобирали цветов. После полудня все обитатели усадьбы Лильхамра и несколько детишек статарей [48] из усадьбы Блумкулла собрались внизу на лугу Ваккерэнген, чтобы поднять майское дерево — праздничный шест, украшенный гирляндами из зелени и цветов.
46
Праздник середины лета приходится в Швеции ближе всего к дню летнего солнцестояния, 24 июня. (В России этот праздник называется Иван Купала, Иванов день.) Обычно в канун праздника в Швеции жители сельской местности, городских предместий собираются на лужайке, в центре которой стоит так называемое майское дерево — шест из обтесанного древесного ствола с поперечиной у вершины, который в течение дня все вместе убирают зелеными ветвями и цветами.
47
Чэллаэнген — родниковый луг (шв.).
48
Статари — работники, нанимающиеся на год и получающие оплату натурой.
Эрик тоже пришел. Дома у них никакой шест не воздвигали. Эдит, Черстин и я сплели гирлянды из зеленых веток. Мужчины подняли шест, а дети бегали вокруг, словно телята на зеленом выгоне. Мама, сидя на зеленой траве, угощала всех, кто хотел, соком и булочками, а папа расхаживал с довольным видом. Потом мы танцевали вокруг майского дерева и пели «Вышел я вечером в рощу зеленую», «Пляшут семь девиц-красавиц, фалле-рал-ля…» и еще много других песен, не помню даже каких. И играли в разные игры: «Последняя пара, выйди вон!» и «Двоих бьет третий!». Когда же мы только-только отдышались после всех этих песен, танцев и игр, явился папа и объявил соревнования по бегу в мешках среди юниоров.
Не успела я присесть на камень — освежиться стаканом сока, как рядом со мной вынырнул Бьёрн. Я так обрадовалась, что просто подскочила. Бьёрн был бледен, и я испытывала страшные угрызения совести, будто не из-за бронхита, а по моей вине он стал таким.
Мама пригласила Эрика и Бьёрна на наш скромный ужин. После этого должны были состояться танцы на току. Ивар — работник из усадьбы Блумкулла — явился со своей шестирядной гармонью, и со всех сторон начал стекаться народ. Люди потихоньку спускались вниз к току. Никого на танцы не приглашали, но все были желанными гостями. Гудя, примчался и красный спортивный автомобильчик. За рулем сидела Анн, рядом с ней — Вивека, а на заднем сиденье жались Тур и Кристер.