Чертобой. Свой среди чужих
Шрифт:
Будто испугавшись, небо ответило несколькими метеорными блестками, перечеркнувшими темную его часть. Да, красиво, и ветерок притих, разгладив морщинки волн на ровной глади Оки. Еще одна сорвалась, и еще… звездопад.
— Желание загадал?
— Ага! Чтоб все твареныши сквозь землю провалились! — Андрей снял с плеча автомат и прицелился в наливающийся краснотой солнечный диск. — И те, кто их сюда притащил, пусть тоже провалятся!
Да уж, точнее и не скажешь, я сам не раз загадывал подобное. И на самом деле, найти бы тех ублюдков, засеявших Землю «ледяным жемчугом», да загнать осиновый кол во все отверстия. В том, что твареныши появились не сами по себе, подобно рождающимся
Но зачем и с какими целями? Непонятно… Если нужна свободная от населения планета, то не проще было бы распылить какой-нибудь фосген или иной космический дуст? Хотя нет, несколько миллиардов одновременно разлагающихся трупов будут не слишком приятным зрелищем для любого инопланетного разума. И, соответственно, источником заразы.
Зверье — это чистильщики? Ну, как один из вариантов… Но в таком случае они давно должны были передохнуть с голодухи. Так нет же, живут и процветают! Насолили впрок китайцев с индусами и сейчас их потихоньку кушают? Бред… Пусть в Индии, Китае, Бангладеш и прочих Юго-Восточных Азиях и проживала большая половина человечества, плюс многочисленные и вкусные африканские негры, но этих запасов хватило бы на месяц. Ну, полтора, максимум. Потом люди отощают и сами помрут. Значит… значит, до сих пор ни хрена не ясно.
Несколько раз пробовали проводить эксперименты, отлавливая тваренышей живьем проволочными петлями. А толку? Ловушки работали исправно, более-менее защищая поля и огороды, но взятые в плен экземпляры умирали в течение двух-трех минут, их даже не успевали донести до приготовленных клеток. Складывалось впечатление, что зверьки кончают жизнь самоубийством. Или кто-то выключает тумблер, выводя из игры ставшей ненужной пешку. Вскрытие ничего не показывало, да и что оно может показать, если не знаешь, что нужно искать? Бомбу в голове? Капсулу с ядом? Зашитый в кишки кусунгобу?
Да ну их к черту! Я плюнул за борт, не попал и решительно направился к двери надстройки — у камбуза была отдельная, с палубы, наверное, для того, чтобы запахи стряпни не сбивали рулевого с курса. И меня не собьешь!
— Идем?
Узкий и крутой трап к трюмным каютам, расположенным в носовой части, освещался тусклыми лампочками в пыльных плафонах — генератор выключать не стали, чтобы хоть тут вспомнить прелести цивилизации. Экономия экономией, но не с факелом же бродить? Ступеньки под сапогами отдавались металлическим гулом. По уму — так бросить бы сюда гранату, а потом уже лезть самому. Но лень. И жаба душит — свое, честно отнятое в честном бою.
Внизу тишина, только негромкий шум из машинного отделения сквозь переборку. Тяну на себя дверь первой каюты слева — там пусто. Две заправленные койки, столик между ними, как в купе, на нем незаконченная партия в шахматы. Андрей сгребает фигурки — все, наигрались.
— А ведь как у людей было, — замечает сын.
— И что? Не все звери — свиньи.
— Так, к слову пришлось.
Я же заглянул в привинченный к стене шкаф. Шикарно — на плечиках висит белый китель с золотыми нашивками, и на полке парадная фуражка, сделавшая бы честь любому африканскому генералу. А ведь пижоном был покойный капитан. Наш, насколько помню события тридцатилетней давности, ходил в промасленных джинсах и тельняшке, дополнив туалет сандалиями на босу ногу. Этот же наверняка из яхтсменов нового
— Охота копаться в чужом белье?
— Где ты видишь чужое? Все наше, народное. Народ — это мы.
— А толку-то? Все равно бросим потом.
А вот тут он не угадал! Я такое богатство добровольно ни за что не брошу. Тем более в машинном отделении видел замечательный токарный станочек, маленький, как раз, чтобы вдвоем дотащить на тележке до дома. Лучше, конечно, вместе со всем толкачом, потому что остальное тоже очень жалко, особенно дизель-генератор. А то дырчик в Дуброво заводится исключительно по великим праздникам и для зарядки аккумуляторов раций — бережем моторесурс и невеликие запасы бензина, с каждым днем становящегося все хуже и хуже. Этот же зверь сожрет все, включая слегка разбавленную самогоном олифу. Ну… не совсем так, но по неприхотливости можно сравнить с угольным утюгом — лишь бы горело.
Да много чего хорошего может здесь найти понимающий человек. К таким я себя относил без ложной скромности. Не универсал, конечно, но кое-что могу, руки не из жопы растут.
— Опа, а это чего? — Андрей вытащил из-под койки тяжелую картонную коробку и тут же сунул в нее нос. — Глянь, шпроты!
— Брось, гадость.
— Почему гадость?
— По определению! Лучше еду поищи.
Следующей добычей стал коньяк, бутылки которого, любовно переложенные поролоновыми обрезками, лежали в ящике под все той же кроватью. Кучеряво жили, однако. Но недолго. И мы барствовать не будем — сейчас пачка засохшего печенья гораздо важнее любых драгоценных напитков, тем более они никуда не убегут, подождут до завтра. Разве что… ну да, одну в карман. Пусть будет.
Во второй каюте, тоже оказавшейся капитанской (вот куркуль, а?), ждал сюрприз. Честный, потом и кровью заработанный сюрприз в виде старенького, но вполне работающего холодильника. Это удачно мы сюда заглянули!
— Андрюха, гуляем!
Ассортимент внутри не радовал разнообразием, но утешал добротностью и основательностью. Даже беглый взгляд на содержимое мог сказать об экономике Павлова не меньше, чем работа десятка шпионов, если бы они были. Хм, определенно после экспедиции нужно навестить эти места еще раз и поговорить с новым руководством. Надеюсь, это будут более адекватные люди и предпочтут торговать, а не воевать. Правда… правда, предложить им вряд ли чего сможем — здесь тот самый калашный ряд.
Вот сало на полочке, настоящее сало с тонкими прослойками мяса. И оно обозначает выжившее животноводство. Екарный бабай, неужели еще не все потеряно? Ниже — завернутый в целлофан бесформенный комок. Сливочное масло? Оно… И коровы есть? Точно, рядом в глубокой тарелке творог, уже перемешанный со сметаной и приготовленный к завтраку, с торчащей из него ложкой.
— Да тут… — Дверка резко захлопывается, едва не прищемив пальцы.
Оглядываюсь на Андрея — он стоит, прикусив губу, а по щекам из немигающих глаз бежит мокрая дорожка.
Черт побери, я ведь тоже не смогу проглотить и кусочка. Потому что помню, как смотрят на разрезаемый по праздникам хлеб мои дети. Не пряники или печенье, обычный хлеб из ржаной и пшеничной муки, смолотой на уцелевшей в Грудцино колхозной мельнице.
— Макароны сварим?
— Угу, — соглашается сын и отворачивается, стыдясь минутной слабости. — Пошли отсюда.
«Утро, хмурое утро, кто же тебя выдумал?» — так говаривал один мой хороший знакомый, разглядывая свое отражение в зеркале после возвращения домой с рыбалки или охоты. Да, действительно, какая же мерзость — проснуться и пытаться вспомнить все произнесенные вечером речи. Вчера они казались такими умными и многозначительными, а сегодня…