Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии
Шрифт:
Изменение внешности и перемена отношения к нему сослуживцев и ротного начальства вызвали у Урода закономерную перемену в отношении себя. Первым признаком этого болезненного процесса стал первый воровато поднятый с одной из асфальтированных аллей части окурок. Теперь Урод собирал их, сначала стесняясь, а потом и открыто. Выкуривал же в одиночестве, облюбовав себе место в дальнем углу военного городка, под кустами за мусорной кучей.
Бог знает о чем размышлял детдомовец, уединяясь ото всех в вечерние часы. Он уже не стремился следить за образцовой заправкой койки и чистотой одежды, по два дня не подшивал новый подворотничок, за что неоднократно принимал в свой адрес ругань
Выпускные экзамены в учебном полку по времени совпадали с серединой осени — «унылой порой, очей очарованьем». Однообразная монотонная жизнь в казармах заметно оживилась: уже известны были «хорошие» и «плохие» места, куда будут отправлять выпускников «учебки» для дальнейшего прохождения службы. И теперь солдаты вели бесконечные беседы на темы: «вот бы хорошо было попасть поближе к дому» или «здорово бы к родителям хоть на сутки по пути заскочить».
Урод слушал эти разглагольствования отрешенно: свою дальнейшую армейскую судьбу — каптерщика в роте Ишова, до самого дня «дембеля», — он давно знал. Да и какой там из него был бы младший специалист, если половину времени обучения он ремонтировал казарму и лежал в госпитале и санчасти, а всю вторую половину «пролетал» из наряда в наряд.
Восьмигранное зеркальце детдомовец давно выбросил в туалет, а в бытовую комнату, где кругом висели большие настенные зеркала, старался заходить как можно реже, и если уж заходил — погладиться там или подшиться, — то на лицо свое совсем не глядел и радовался, что изуродованные щеки пока не знают бритвы. Но если подобным образом Урод и обманывал себя, то скрыться от взглядов сослуживцев он никак не мог.
…В тот вечер накануне последнего солдатского экзамена Ишов вновь заткнул Рязанцева в наряд по роте. Сам же допоздна засиделся в канцелярии: зашился с бумагами. И перед вечерней поверкой вышел в холл казармы, лелея тайную мысль: «оторваться» на ком-то из подчиненных, чтобы вновь поднакопить растраченную за день энергию. Скажи кто майору, что он — «грязный» энергетический вампир, тот бы очень удивился. Сарказм судьбы: на глаза ротному первым попался именно рядовой Рязанцев, убиравшийся в бытовой комнате. Урод и в зеркало-то вовсе не смотрел, но протирал полировку его рамы. Протирал-протирал да и остановился на минутку передохнуть, и как раз в эту минутку в бытовку заглянул Ишов. Гневу ротного не было предела.
— Ты! Урод х…в! — завопил майор. — Ты, сука, долго еще будешь морду свою по зеркалам изучать? Что, служба, б…, медом кажется, от безделья исстрадался? Или, может, жениться в роте вздумал — дом, дети, в казарме угол отдельный отгородить? Живо, скотина ленивая, тряпку в руки!
Помолчал, наблюдая, как детдомовец трудится, протирая полировку, и добавил, со смаком выговорив слово:
— Урод!
— Не-е… Это вы сами меня им и сделали, — звеняще тихо произнес Рязанцев, застыв с тряпкой в руке, и Ишов вдруг разглядел, с какой лютой, неугасимой ненавистью через зеркало смотрят на него из изуродованных глазных ниш блестящие глаза солдата. Безобразное лицо его побагровело, а глубокий, идущий через переносицу шрам побелел. От двери майор даже усмотрел, с какой страшной силой сжала влажную тряпку большая ладонь рядового: на пол часто закапала вода.
— Ладно-ладно, — пошел ротный на попятную, вспомнив обещание комполка в отношении «крестника»: кто его разберет, полковника, а вдруг перерешит да и отдаст прокуратуре на растерзание, — тебе же по-русски разъяснили: без умысла все получилось, нечаянно… — и осторожно притворил дверь в бытовую комнату.
Офицер-холерик
…Через полчаса, сразу после окончания вечерней поверки, Урод постучался в дверь канцелярии роты.
— Какого еще? — недовольно отозвался уже было собиравшийся домой Ишов.
Обезображенный солдат вошел и молча прикрыл за собой дверь.
— В чем дело? — нахмурился ротный: визит Урода его подспудно обеспокоил. — Не видишь, я занят!
— У нас в детдоме говорили, — разлепил губы Рязанцев, не спеша приближаясь к Ишову, — говорили, товарищ майор… — И вдруг выхватил из ножен на поясном ремне штык-нож, обязательный атрибут дневального по роте, и резко ударил офицера в грудь, метясь в сердце. Под треск разрываемых тканей Урод закончил фразу: — За нечаянно бьют отчаянно!
— Да, я хотел убить ротного, — сразу сознался детдомовец на допросе у уже знакомого следователя военной прокуратуры. — Не-е, не раскаиваюсь. Наоборот, жаль, что не убил. А за что — сами знаете…
…Когда Урод замахнулся штык-ножом, Ишов стоял возле своего рабочего стола и частично сумел среагировать, начав уход от удара. Холодное оружие вначале скользнуло по кости, но затем глубоко воткнулось наискосок и вниз, посреди груди. Офицер упал на колени и истерично завизжал. Нет, в канцелярию не сунулась ни одна живая душа: мало ли что взбрело в голову полоумному начальнику! Собственные нервные клетки дороже.
Урод отпустил рукоятку штык-ножа, за которую тут же ухватился коленопреклоненный майор, силящийся вытащить клинок из собственного тела. Солдат помолчал, наблюдая за офицером, и повторил, со смаком выговорив слово:
— Отчаянно!
…И судил рядового Рязанцева военный суд, за попытку умышленного убийства через подготовку к нему. И получил детдомовец от щедрот военных юристов семь лет лишения свободы.
— За нечаянно бьют отчаянно! Семь лет! Ну и дурак! — усмехался выписавшийся из госпиталя майор Ишов в кабинете комбата. Но тот радости лучшего ученика и подчиненного отнюдь не разделял.
— Считаешь, дешево отделался, да? Все ранением своим решил? Рано в литавры бьешь: ты еще этого фрукта увидишь. Мыслю, он и через семь лет тебя достанет. Хотя…
— Да ну, ерунда, — отмахнулся Ишов. — Тоже мне, Монте-Кристо из него делаете.
— Это ты ситуацию сам до пиковой довел, — возразил комбат. — А мы еще и помогли. Думать надо было…
— Поэт сказал про армию: «Не надо думать, с нами тот, кто все за нас решит», — попытался свести разговор к шутке Ишов.
— Вот уж в корне не согласен, — пожал плечами комбат.
— Ладно, чего уж теперь, — вздохнул ротный, — раз оно случилось. Но я так рассчитываю, что уродская проблема ныне окончательно закрыта…
Но… Прошли-пролетели семь лет, и вот, в день рождения, ставший к тому времени комбатом подполковник Ишов получил на свое имя толстый почтовый конверт без обратного адреса и с надписью по краю, сбоку: «Осторожно, фото!»
Разодрав конверт, офицер вынул из него прекрасного качества цветной портретный снимок, наклеенный на толстый картон. Перед Ишовым предстало изуродованное лицо бывшего подчиненного. Минувшие годы сделали свое, и шрамы уже не столь явно выделялись на зажившей коже. Впрочем, глазные ниши так и остались деформированными.