Чёртово племя. Часть вторая
Шрифт:
– Это сигнал на обед, – объяснил воспитатель.
– Ура! – завопил кто-то из кадет и рванул к дверям. Забыл, болван, что Франц только что втолковывал.
– Сумароков! – остановил полковник. – Вернитесь в строй. Во второй раз за подобное поведение будете стоять столбом у печки.
Коридоры заполнились гулом и топотом множества ног. Воробей увидел, как кадеты-старички ровным строем маршируют в столовую. Минькина рота шла вразнобой, как попало, и бывалые поглядывали на новичков снисходительно, с усмешкой.
От супа
– Отче наш, иже еси на небесех… – заполнил столовую хор голосов.
После молитвы приступили к обеду, и суп показался Миньке особенно вкусным, не таким, как дома у Прасковьи. И столовая была красивая, светлая, с картинами на стенах. А в нише между двух бархатных занавесок висел портрет великого князя Константина Константиновича – отца и покровителя всех кадет.
После обеда под присмотром дядьки играли на плацу в городки. Расставляли особым образом деревянные чурки на нарисованном мелом квадрате и выбивали палкой фигуры. Минькины новые товарищи отлично разбирались в правилах, для Воробья же городки стали открытием: в Ефремовке он играл только в бабки. Ничего, умеет управляться с бабками, наловчится и в городки.
Кадеты играли кто как, часто мазали, и у Миньки появилось большое искушение торкнуть биту глазами, смести одним ударом самую сложную фигуру и прослыть метким и ловким. А что, плохо разве? Ничего зазорного в этом нет.
Он прицелился, но неожиданно мысленным взором увидел отца Василия, грозящего пальцем: «Опять, отроче Михаил?» У Воробья опустились руки.
– Не умеешь? – подскочил Сева. – Давай покажу.
– Не надо, сам.
Удар у Миньки получился так себе, никакой славы он не снискал, кто-то даже хихикнул за спиной.
«Потом торкну, в другой раз, – решил он, – ничего худого не будет, я же палку брошу, не человека».
После вечернего чая дядька, пожилой солдат, отвёл кадет в спальню для первого и приготовительного классов – длинную комнату с двумя радами железных кроватей с полосатыми покрывалами и затейливыми изголовьями, с торчащими вешалками для фуражек. Возле каждой кровати стоял стул, на него дядька велел аккуратно сложить форму.
Кадеты долго не могли успокоиться. В длинных ночных рубашках они прыгали на кроватях, шумели, устроили кучу малу. Вошёл дядька и, отчаянно ругаясь, припугнул побить ремнём самых неугомонных.
Ребята притихли, но спать, похоже, не собирались. Сгрудились у кровати кадета Петьки Лосева, слушали, о чём он рассказывает, и послушать было что. Подошли и два робких инородца-киргиза, хотя по-русски ничего не понимали и говорили к месту и не к месту только «да» и «нет».
Лосев оказался второгодником и знал всё о здешних порядках.
– У
– А он добрый или злой? – спросил кто-то из мальчиков.
– Добрый. Воспитатель Любарский тоже добрый, мы любили, когда он дежурил. А вот Франц ужасно строгий. Чуть что – под арест и в увольнение не пускает.
– У-у… А за что?
– Да ни за что, подумаешь, свистнул в строю.
– Лосев, миленький, расскажи ещё что-нибудь!
Петька, развалившись на кровати, чесал языком, сочинял должно быть с три короба. Минька и верил и не верил. Он утомился, стал клевать носом, но даже сквозь сон слышал, как упрашивали ребята:
– Лосев, голубчик, расскажи ещё! Ну пожа-алуйста, ну что тебе сто-оит…
– После. Завтра в шесть часов подъём.
Раз или два Воробей просыпался ночью и слышал сдавленные всхлипы. Кто-то из будущих скобелевых и нахимовых плакал, уткнувшись в подушку.
«Это с непривычки, – пожалел он неизвестного кадета, – к мамке хочет, понятное дело…»
Горн пронзительно затрубил рано утром, едва за окнами посветлело. За ночь у Миньки выскочил из головы весь предыдущий день, он думал, что спит дома в своей постели. Увидел ряды кроватей, полуодетых ребят с полотенцами и всё вспомнил.
Вместе с другими он побежал в умывальню, дождался очереди к крану и был немедленно оттеснён второгодником Лосевым.
– Ну ты, мелюзга, уступи старшим! – нахально сказал Петька.
Минька поскользнулся на мокром каменном полу, ненавидяще уставился на бритый затылок Лосева, в груди заворочалось что-то горячее, ударило в голову.
– Ты не очень-то здесь командуй, не командир!
Петька повернул мокрое лицо.
– Сегодня уже буду над тобой командовать. Я второгодник, а второгодник знаешь кто? Считай, что генерал. Хочешь пари, что меня старшим по отделению назначат?
– Что ещё за пари? – исподлобья посмотрел Минька. Это словцо он слышал впервые.
Лосев расхохотался:
– Дурак, деревенщина! Откуда ты такой взялся, а? Пари – это спор. Давай поспорим, что меня назначат старшим по отделению.
– Проваливай.
– Ну давай, Вознесенский, давай… А-а, боишься!
– Никто тебя не боится, – буркнул Минька.
– Давай поспорим на целковый. Ты проиграешь – мне рубль дашь, я проиграю – тебе отдам. Идёт? – Лосев обернулся к ребятам: – Братцы, разбейте.
Минька сжал Петькину руку, кто-то из ребят разбил – пари состоялось.
– Напрасно ты с ним поспорил, – шепнул бледнолицый Сева, – он второгодник, воспитатели всегда старшими второгодников назначают. Они всё здесь знают, объяснять ничего не надо. Ты уснул вчера, а я слышал… Вот, рубль теперь проспоришь. Есть у тебя целковый-то?