Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современника
Шрифт:
Значит, царю ставится ультиматум: отставка Совета министров и новое правительство», — подчеркивает Горемыкин.
Несмотря на столь резкую постановку вопроса, большинство Совета министров решает: Государственную думу распустить немедленно и предоставить Его Величеству ходатайство о смене кабинета.
«Все подробно доложу Его Величеству, что он велит, то и исполню», — сердито заявляет Горемыкин и закрывает заседание.
Следующее заседание Совета министров состоялось лишь 2 сентября. В промежуток Горемыкин съездил в Ставку, куда государь переехал еще 21 августа, и там имел продолжительный доклад у государя. Что при этом было доложено Горемыкиным государю, Совету министров осталось неизвестным, но сообщенное им решение царя было кратко и определенно:
«Государственную думу распустить не позже 3 сентября. Совету министров оставаться в полном составе на своих местах». При этом Горемыкин сообщил, что государь обещал созвать господ министров в ближайшем будущем в Ставке.
Решение это приводит господ министров
С необыкновенной для него прямотой и смелостью высказывается Кривошеин. «Все наши суждения, — говорит он, — обнаруживают, что проявившаяся между вами, Иван Логгинович, и большинством Совета министров разница в оценке положения еще более углубилась. Вы докладывали государю, он согласился с вами. Вы исполняете царские указания, а сотрудники ваши — те лица, которые возражали против целесообразности вашей политики. Простите мне один вопрос — как вы решаетесь действовать, когда представители исполнительной власти убеждены в необходимости других средств, когда весь правительственный механизм вам оппозиционен, когда и внешние и внутренние события становятся все более грозными?»
«Свой долг перед государем, — ответил Горемыкин, — я исполню до конца, с какими бы противодействиями и несочувствиями мне ни пришлось встретиться. Я все доложил Его Величеству и просил меня заменить другим более современным деятелем. Высочайшее повеление последовало, оно для меня закон».
Когда знакомишься с сохранившимися протоколами заседаний Совета министров[700] и той бурной распрей, которая возникла между председателем Совета и его членами в летние месяцы 1915 г.[701], то при всем признании пагубности для России проводимой в то время Горемыкиным политики все же невольно преклоняешься перед ее цельностью, крепостью и лояльностью.
Иное впечатление получается при чтении пространных писем Александры Феодоровны, посланных ею государю[702] в промежуток между 21 августа, временем заявления о их несогласии с политикой Горемыкина, и 16 сентября, днем заседания под председательством государя созванных в Ставке членов Совета. В этих письмах обнаруживается другое, а именно желание Горемыкина остаться у власти, а в особенности огульное порицание несогласных с ним министров. Горемыкин, разумеется, мог быть иного мнения, нежели члены его кабинета, но усматривать в их действиях какую-то интригу и даже будто недостаточную преданность государю он не мог. Он должен был ясно видеть, что его сотрудники глубоко потрясены всем происходившим в России и разошлись с ним не на почве мелких личных счетов и честолюбивых замыслов, а на почве иной оценки соотношения сил в Русском государстве.
Каковы же были истинные мотивы, руководившие Горемыкиным в описываемый критический для государства момент? Установить их ныне в точности, конечно, нельзя, но одно можно сказать с уверенностью, а именно что среди мотивов, руководивших Горемыкиным, было и желание сохранить власть за собою.
Потерпев неудачу перед государем в вопросе о смещении председателя Совета, отдельные его члены все же не хотели с этим примириться, причем опять-таки окольными путями постарались использовать с той же целью образовавшийся парламентский блок. Сообщив через третьих лиц о всем происшедшем, они подсказали лидерам блока мысль самим обратиться к Горемыкину.
Комитет блока избрал из своей среды нескольких лиц, которым и поручил переговорить с председателем Совета министров или, вернее, указать ему, что в данное время, требующее от правительства исключительной энергии, он должен уступить свое место другим, более молодым силам.
Судя по докладу, сделанному упомянутой делегацией комитету блока, беседа с Горемыкиным велась в самых мягких, мирных тонах, но, разумеется, ни к каким результатам не привела. С доводами, высказанными представителями блока, Горемыкин, разумеется, не согласился, причем укрылся за волей государя. Пока-де государь считает соответственным иметь его во главе правительства, он не считает себя вправе уклониться от несения тяжелых возложенных на него обязанностей. Однако в описываемое время, а именно в начальные сентябрьские дни, государь ни к какому окончательному решению еще не пришел, и Кривошеий имел еще основание считать, что министерский кризис будет разрешен в смысле желательном для общественности. Из тех же, относящихся к этому времени писем императрицы видно, что она сознавала в это время, что оставление Горемыкина председателем Совета министров при всеобщем возбуждении против него — невозможно, и лишь настаивала перед государем о том, чтобы он отложил эту меру на некоторое время, дабы принять ее затем по собственному побуждению, а не по настоянию членов Совета. Думала Александра Феодоровна и о кандидатах на эту должность, причем останавливалась, правда как бы мельком, и на военном министре[703]. Предрешено было к этому времени лишь увольнение кн. Щербатова, заместителем которого намечался усиленно через Вырубову и Распутина добивавшийся этого Алексей Хвостов (племянник министра юстиции, сын бывшего обер-прокурора 2-го департамента Сената, о котором я упоминал в предыдущем изложении). Настаивала государыня в особенности
14 сентября приехал в Ставку Горемыкин. Письмами государыни почва была уже настолько подготовлена, что Горемыкину уже не стоило труда убедить государя немедленно, не откладывая до своего возвращения в Петербург, разрубить создавшееся положение, а именно тотчас вызвать министров в Ставку и тут им решительно высказать, что их образ действий он не одобряет и признает соответственным оставить во главе правительства Горемыкина.
В конечном результате отчаянные попытки большинства членов Совета министров изменить характер государственной политики не только не привели к этому, а, наоборот, ухудшили положение. Ко времени приезда министров в Ставку государь был уже настолько настроен против большинства из них, что, открывая заседание, обратился к собравшимся с совершенно для него необычной и несвойственной ему по резкости речью, причем назвал их поступок — обращение к нему с заявлением об увольнении Горемыкина либо их самих — забастовкой министров. Министры, разумеется, молча выслушали эту гневную речь, после чего наступило тяжелое и довольно продолжительное молчание. Прервал это молчание Горемыкин, обратившись к государю со словами: «Пускай эти господа объяснят Вашему Величеству, почему они не хотят со мною работать. Вот, например, министр внутренних дел, пускай это скажет».
Положение Щербатова, взятого врасплох, было трудное и щекотливое; он отделался общими, незначащими фразами, стараясь лишь настолько продлить свою речь, чтобы дать остальным министрам время собраться с мыслями.
После Щербатова попросил слова Кривошеин. Он, очевидно, решил идти напролом. В весьма решительных и смелых выражениях указал он на невозможность в столь серьезный переживаемый страной момент вовсе не считаться с общественным мнением и общественными силами. «Без деятельного, духовного участия общественности в ведении войны, без общения правительства с общественными силами мы одолеть врага не в состоянии. Между тем Горемыкин стоит не только на обратной точке зрения, но готов даже идти во всем и всюду наперекор общественным желаниям и тем систематически всех раздражает. Понятно, что при таких условиях для общественности он неприемлем». Затем говорил Самарин. Он высказался еще сильнее, притом в торжественном и приподнятом тоне. Говорил он на ту тему, что предки ему завещали служить государю и отечеству не за страх, а за совесть, что этому служению он готов отдать все свои силы, но против своей совести он действовать не может. Ныне же совесть ему повелевает сказать государю, что совместная служба с Горемыкиным не согласуется с велениями, которые ему та же совесть предъявляет.
Высказался вновь и оправившийся Щербатов. Говорил он в мягком, добродушном, примирительном тоне, явно стремясь хотя бы несколько разрядить сгустившуюся атмосферу собрания и понизить ее весьма повышенную температуру.
Развивал он при этом две мысли, а именно, во-первых, что между людьми разномыслия почти неизбежны, но разномыслия бывают различного порядка. Так если иначе думают люди различных областей деятельности, даже разных политических взглядов, то все же они нередко могут между собой сговориться, найдя точки соприкосновения. Но существует разномыслие неустранимое, а именно то, которое постоянно возникает между людьми разных поколений. Так, например, он чрезвычайно почтительный сын и отца своего, конечно, в высшей степени уважает, но, однако, хозяйничать с ним вместе в одном имении положительно не мог. То же самое происходит ныне между членами Совета министров и его председателем. Все они весьма уважают Горемыкина, который как раз ровесник его отца, но совместно работать с ним не в состоянии.
На это заявление Горемыкин, sotto voce[705], пробурчал: «Да, с его отцом я бы скорее сговорился».
Далее Щербатов указал на чрезвычайную опасность стоять против напирающего течения, не давая ему никакого выхода, постепенно все более возвышающуюся плотину. Вода в конечном результате все же поднимется выше плотины, сколько бы она ни была высока, и чем выше будет плотина в тот момент, когда наплывающая волна перегонит ее рост, тем с большей высоты хлынет вода и тем больше натворит бед. Гораздо рациональнее своевременно дать выход напирающему течению и, направив его по правильному уклону, самому использовать его силу.