Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современника
Шрифт:
Нельзя признать невиновным и Куропаткина в возникновении Японской войны, но источником его вины была причина иного порядка. Куропаткин сознавал, что при имевшихся у нее средствах Россия не была в состоянии поддерживать свою боевую готовность на ее западной европейской границе и одновременно содержать многочисленную армию, действующую с завоевательными целями против Китая и Японии. Поэтому он вполне правильно стремился привлечь внимание государя к западу, с тем чтобы те, в общем недостаточные, средства, которыми располагало военное ведомство даже для защиты России от ее западных соседей, не были еще уменьшены путем их обращения на Дальний Восток. Однако поставить этот вопрос ребром он не решался. Не хватило у него гражданского мужества прямо сказать, что Россия недостаточно сильна, чтобы одновременно сохранить свое положение в Европе и вести завоевательную политику на берегах Тихого океана.
Правда, Куропаткин прилагал все усилия к тому, чтобы мы не слишком зарывались в нашей дальневосточной
Конечно, Куропаткин был вполне искренен и даже прав, когда утверждал, что Япония не в силах тягаться с Россией, но имел он при этом в виду всю русскую военную мощь, хотя вполне сознавал, что направить ее целиком против Японии, тем самым обнажив нашу западную границу, мы не можем. Вообще, оптимизм Куропаткина относительно того, что войны со стороны Японии нам нечего опасаться, непонятен. Заменивший Ванновского на должности военного агента в Японии Самойлов упорно утверждал, что Япония лихорадочно готовится к войне и накапливает против нас огромную боевую силу. Между тем оптимизм этот Куропаткин проявил не только до начала военных действий, но и после их открытия. До того дня, когда он был сам назначен командующим Маньчжурской армией, он продолжал утверждать, что война с Японией не потребует значительного напряжения с нашей стороны, и отказывал в отправлении в Маньчжурию части войск, расположенных на нашей австро-германской границе. Однако, тотчас по возложении на него ведения военных действий, он резко изменил свой взгляд и потребовал отсылки на Дальний Восток почти всей нашей лучшей артиллерии, сосредоточенной именно на западной границе.
Уверенность Куропаткина в полном разгроме нами Японии с особой яркостью сказалась в представленном им государю, уже после назначения командующим Маньчжурской армией, плане японской кампании. В этом плане, указав, что первый период войны должен сводиться у нас к завлечению Японии как можно глубже в пределы Маньчжурии, избегая сколько-нибудь решительных действий впредь до сосредоточения нами на Дальнем Востоке вполне достаточных сил, он далее говорил, что второй период несомненно должен свестись к одному или двум решительным поражениям японских войск, вслед за которыми мы должны произвести десант в самой Японии и окончить войну пленением Микадо[392].
Таким образом, главная вина Куропаткина состоит в том, что он не только не представлял государю в истинном свете степень нашей военной мощи, а, наоборот, поддерживал уверенность Николая II в нашем общем беспредельном могуществе, но говорил он это вполне искренно.
Между тем об этом могуществе у государя было вообще преувеличенное представление. Происходило это, быть может, также вследствие его путешествия через всю империю из Владивостока до Петербурга, когда он в течение многих недель, так как путешествие по Сибири было совершено на лошадях, ехал по безграничным пространствам Российского государства. Огромность территории страны, а также общей численности ее населения настолько поражали воображение, что за ними скрывалась и малая наша культурность, и хозяйственная бедность, и техническая отсталость, и недостаточная отточенность нашего оружия[393].
Наконец, наименее виновны в Русско-японской войне те лица, на которых общественное мнение вину эту почти целиком возлагало, а именно наше дипломатическое представительство в Японии и Плеве.
На наших посланников в Японии обвинения по поводу этой войны сыпались градом, между тем именно они первые указали на необходимость мирного улажения тех вопросов, по которым наша дальневосточная политика резко противоречила жизненным интересам Японии. Значительно был виноват министр иностранных дел, однако лишь в том отношении, что не сумел настоять на том, чтобы было вполне выяснено, что именно мы считаем для нас существенно важным на Дальнем Востоке. Действительно, еще накануне войны мы не определили с исчерпывающей полнотою и ясностью, что именно мы преследуем на Дальнем Востоке и в чем состоят наши дальнейшие намерения по отношению к Маньчжурии и Корее. От этого и произошло то, что в Петербурге одни лица центрального правительства стояли за занятие нами всей Маньчжурии, а также части Северной Кореи, а другие — за ограничение наших пожеланий одной лишь Северной Маньчжурией, причем некоторые из них, в том числе Куропаткин, соглашались даже вернуть Китаю
Наконец, вина Плеве состоит в том, что он совершенно против своего желания сыграл в руку Безобразова, поддержав его в вопросе об учреждении наместничества и Комитета по делам Дальнего Востока. В его представлении мера эта должна была привести к уменьшению влияния Безобразова и к передаче всех вопросов, связанных с предприятиями на Ялу, на совместное обсуждение представителей всех заинтересованных ведомств. На деле получилось обратное, чего предвидеть Плеве не мог. Но отсюда до приписывания Плеве желания втянуть Россию в войну с Японией весьма далеко. Наоборот, войны этой он, как и все прочие министры и, конечно, и сам государь, определенно не желал. Влиять на принимаемые до возникновения войны меры Плеве к тому же и фактически не мог. На два последних совещания, бывших у государя по этому вопросу, а именно 15 декабря 1903 г. и 25 января 1904 г., в которых участвовали великий князь Алексей Александрович, Куропаткин и Ламздорф, Плеве даже не был приглашен.
Глава 2. Попытки власти достигнуть примирения с общественностью
Открывшаяся с убийством Плеве вакансия министра внутренних дел вновь возбудила честолюбие тех, которые считали, что имеют право или шансы занять эту должность. Встрепенулись одновременно и те два лагеря, на которые делилась тогда высшая бюрократия и придворные круги, и пустили в ход все имевшиеся у них средства и влияние для убеждения государя, одни, что необходимо стойко продолжать политический курс, проводившийся покойным министром, другие, что немыслимо следовать дальше по пути, поднявшему едва ли не всю мыслящую Россию на дыбы. Первые указывали при этом, что изменение курса государственного корабля как следствие удачного террористического акта, недопустимо, так как является прямым поощрением революционной деятельности, а другие утверждали, что дальнейшее раздражение общественности, и в особенности во время войны, принимавшей все более неблагоприятный оборот и требующей все большего напряжения национальных сил, — опасно для существующего государственного строя и губительно для благополучного исхода войны.
Среди личных кандидатур самой возможной считалась кандидатура министра юстиции Муравьева, выставлявшаяся и ранее и поддерживаемая великим князем Сергеем Александровичем, причем сам Муравьев почитал свое назначение обеспеченным. Выразилось это, между прочим, в том, что при прибытии государя на одну из панихид по покойном министре Муравьев демонстративно стал во главе собравшихся в одной из зал министерского дома высших чинов Министерства внутренних дел, а во время выноса тела Плеве открыто взял на себя роль руководителя, причем признал целесообразным для обеспечения своей кандидатуры подчеркнуть, что он будет продолжать политику насильственно устраненного министра. Однако тем временем работали в свою пользу и другие лица из того же консервативного лагеря, стремясь достигнуть назначения иными, окружными путями; к ним принадлежал директор департамента общих дел Министерства внутренних дел Б.В.Штюрмер, сумевший втереться в доверие гр. С.Д.Шереметева, человека, очень близкого ко двору. Мечтал, несомненно, о своем назначении и временно управлявший министерством П.Н.Дурново, но он лишен был возможности деятельно продвигать свою кандидатуру, так как главная его опора того времени — Витте не пользовался благоволением свыше и к тому же находился вне Петербурга, на Кавказе.
Первоначально взяло верх течение консервативное: состоялся Высочайший указ о назначении Штюрмера, но торжество его было мимолетное; указ этот ранее его опубликования был истребован обратно из собственной Его Величества канцелярии, через которую все подобные указы проходили.
Перемена произошла под влиянием императрицы Марии Феодоровны, никогда не сочувствовавшей жесткой политике Плеве и вообще неизменно высказывавшейся за благожелательное отношение как к общественным элементам вообще, так, в частности, к населяющим окраины государства нерусским народностям. Особым благоволением государыни пользовались при этом поляки, имевшие в лице своей высшей знати доступ к императрице и неизменно стремившиеся использовать его в своих национальных целях. Преимущественно на этой почве возникла кандидатура на пост министра внутренних дел кн. Святополк-Мирского, бывшего в то время виленским генерал-губернатором и привлекшего симпатии польского населения края.