Червь
Шрифт:
В: Так, стало быть, не наш?
О: Разве что Китай: лица у людей как у китайцев, как их рисуют на фарфоровых чайниках и прочей посуде. Кожа пожелтее нашей, глаза узкие. И ещё я видала, что побоище это освещают как бы три луны. Они в окне два раза мелькнули. И от их света всё вокруг казалось ещё ужаснее.
В: Три луны? Хорошо ли вы видели?
О: Одна большая, две малые. Усмотрела я злые дива и того удивительнее: огромные кареты, что имели внутри себя пушки, бегали по земле резвее наирезвейшего скакуна; пребыстрые крылатые львы с рыканием носились по воздуху, будто разъярённые шершни, и бросали с высоты на врагов большие гранаты, делая несказанные разрушения. Целые города обращались в развалины — такой вид, сказывают, имел Лондон после Великого
145
Великий лондонский пожар, происшедший в 1666 г., уничтожил половину города
В: Все вы таковы: только и знаете каркать. Неужто ты из своего окна ничего, кроме бедствия, не увидела?
О: Лютость, одну лютость.
В: Так, стало быть, то был мир без Бога. Может ли статься, чтобы такой мир существовал? Спору нет, люди бывают всякие: попадаются между ними и жестокие и не праведные. Но чтобы в целом свете лишь такие и водились, это прямой вздор. Примеров таких не бывало.
О: То было пророчество: таким может учиниться свет в будущем.
В: Господь не попустит.
О: Кто как не Он уничтожил за грехи и идолопоклонство Содом и Гоморру.
В: Всего два города среди многих! Тех, кто исповедовал веру истинную и верил слову Его, Он не тронул. Но будет об этом. Рассказывайте дальше про своего червя. «Червь!» Название впору.
О: Так вот и горело невинное дитя у меня на глазах, и я, стоя у окна, принуждена была наблюдать её гибель. Отчаяние отняло у меня силы, я опустилась на пол. Не стало больше мочи глядеть. А и пожелай — не смогла бы, потому что стекло затянулось непроглядным туманом, да и шум, благодарение Богу, стих. И вдруг покой озарился, и в дальнем конце я приметила Его Милость, но от необычности его вида едва-едва узнала. Платье на нём было, какое носят в Вечном Июне: такая же шёлковая курточка, такие же штаны; притом теперь он был без парика. Он смотрел мне в лицо с грустью, но и с нежным участием, точно как желал выразить, что принёс известие не о новых мучениях, но об избавлении. Он приблизился, поднял меня на руки и бережно положил на скамью, а потом низко склонился надо мной, и взгляд его изображал такую сердечность и ласку, какие я от него не видела, сколько мы друг друга знали. «Помни обо мне, Ребекка, — молвил он. — Помни обо мне». И нежно, по-братски, поцеловал меня в лоб. И всё смотрит, смотрит мне в глаза, и мнится мне, будто лицо у него теперь — лицо Того, Кого я видала на лугу в Вечном Июне. Того, Кто прощает все грехи и посылает отчаявшимся утешение.
В: «Помни обо мне…» Я, сударыня, тебя тоже запомню, уж будь покойна. Ну что, это последняя ваша байка? Его Милость возвеличился до Господа всех, до Искупителя?
О: Пусть будет так: по твоей грамоте ничего другого и не выйдет. Я же мыслю иначе. И восчувствовала я тогда такую радость, что преклонило меня ко сну.
В: Ко сну? Из ума надо выжить, чтобы заснуть при такой оказии.
О: Не умею объяснить. Мне чаялось, если, закрывая глаза, я буду видеть перед собой этот добрый взгляд, то души наши соединятся. Он, как любящий супруг, любовью своей навевал покой.
В: Только ли душами вы с ним соединились?
О: Стыдно тебе должно быть за такие мысли.
В: Не поднёс ли и он тебе какого зелья?
О: Взгляд его — вот и всё зелье.
В: А что твоя баснословная Святая Матерь Премудрость —
О: Нет. И Дик тоже. Только Его Милость.
В: И где же ты пробудилась? Вновь, поди, на небесах?
О: Нет, не на небесах, а на ложе скорбей: на полу пещеры, в которой мы оказались вначале. Хотя, пробудившись, я и точно мнила себя пребывающей в тех самых пределах, где я так сладко уснула и будто бы имела блаженнейшее отдохновение. Но скоро я ощутила, что у меня отнято некое великое благо и что тело моё продрогло и онемело, оттого что теперь на мне и ниточки не осталось от моего майского платья. Тут вспомнила я Святую Матерь Премудрость и поначалу, как и ты, подумала, что Она являлась мне в сонном видении. Но вслед за тем поняла: нет, то было не видение. Она ушла, и приключилась у меня горькая утрата, перед которой пропажа платья ничто: душа моя во всей наготе извергнута обратно в этот мир. Потом внезапно, точно гонимые ветром осенние листья, налетели новые воспоминания: о тех троих, кого я видала на лугу. И лишь теперь я догадалась, кто были эти трое. А были это Отец наш, Его Сын, живой и убиенный, а с ними Она; косцы же их суть святые и ангелы небесные. Вспомнила и того, кто привёл меня к познанию этой священной истины. И сердце у меня защемило, как почуяла я в сыром воздухе пещеры едва слышное летнее благорастворение Вечного Июня, и я совершенно уверилась, что то был не сон, а явь. Только подумать, кто сподобил меня своим явлением! А я и узнать их по правде не успела. И покатились у меня слёзы. Я, глупенькая, почла эту утрату бедствием горше всех бедствий, какие были мне представлены. Оно понятно: я тогда ещё была исполнена суетности, блудного духа, пеклась лишь о себе, вот и вообразила, что меня презрели, отринули, что я не выдержала сделанного мне великого испытания. Поверглась я на колени прямо на каменном полу и взмолилась, чтобы меня воротили туда, где мне спалось так сладко… Нужды нет, нынче-то душа моя вразумилась.
В: Оставь ты свою душу! Довольно ли света было в пещере? Сумели вы оглядеться?
О: Света было немного, но я всё видела.
В: Червь пропал?
О: Пропал.
В: Так я и думал. Тебя обморочили ловким штукарством. Нельзя статься, чтобы такая машина протиснулась в пещеру и потом оставила её. Все эти приключения разыгрались нигде как в бабьей твоей голове. Или, может, случился какой-нибудь пустяк, а ты его Бог знает во что раздула, и он разросся, как этот червячок у тебя в утробе.
О: Говори что хочешь. Объяви меня выдумщицей — всё, что твоей душе угодно. От меня не убудет, и от правды Божией тоже. А вот тебе как бы потом горько не раскаяться.
В: Довольно. Не обыскали вы пещеру? Может быть, и Его Милость спал где-нибудь в уголке? Не оставил ли он каких следов?
О: Оставил. Как уходила я из пещеры, попалась мне под ноги его шпага. Так и лежала, где её бросили.
В: Не подобрали вы её?
О: Нет.
В: Не предприняли вы отыскать Его Милость в пещере?
О: Он унёсся прочь.
В: Как унёсся?
О: В том покое, где мы с ним расстались.
В: Откуда вам это знать? Вы разве не спали?
О: Спала. Как узнала, самой невдомёк, а вот знаю.
В: Станете ли вы отрицать, что Его Милость имел и иные способы покинуть пещеру, без посредства этой вашей машины?
О: По твоей грамоте, отрицать нельзя, а по моей — так можно. Отрицаю.
В: И вы, пожалуй, скажете, будто он подался в этот Вечный Июнь?
О: Не подался — воротился.
В: Как же это, однако: ваши благочестивые видения, точно обыкновеннейшие воры, обобрали вас до нитки?
О: Единственно, что отняла у меня Святая Матерь Премудрость, — моё окаянное прошлое. Но то было не воровство, потому что Она при этом назначила отослать меня обратно, украсив мою душу новым одеянием. И сделалось по Её произволению, и теперь я ношу этот наряд и не сброшу его до самой той поры, когда предстану перед Ней вновь. Я вышла из духовного лона Её как бы рождённая свыше.