Червь

Лагутин Антон

— Молчишь? Хорошо, я сама узнаю, — она вскидывает руку, медленно проводит ладонью над головой Роже. Затем сжимает кулак и восклицает:

— Нашли! — снова наклоняется к Роже, заглядывает в глаза и выкрикивает: — Продемонстрируй!

Роже молчит.

— Продемонстрируй! Слышишь меня?

Роже молчит. И тут, эта сука в доспехах, похожих на застывшее говно, хватает Роже за волосы и притаскивает к телу валяющегося на земле всадника без руки.

— Продемонстрируй! — кричит она на Роже.

Меня затрясло еще сильнее, я уже готов

шагнуть вперёд, но отец словно ощутил мой порыв — я прям чувствую, как его пальцы с силой вонзаются в мою кожу, держа меня мёртвой хваткой.

Бедная Роже, во что же ты вляпалась… Только не плачь! Держись!

— Ты меня не слышишь? — наседает баба. — Продемонстрируй! — и швыряет Роже к телу всадника.

— Я не смогу…

— Почему?

— У него рука зажила.

Культя действительно затянулась коркой.

Баба с дредами молча садиться возле всадника, берётся за его культю и свободной рукой начинает отдирать свежую болячку. Тот задёргался, замычал. Куски, похожие на кору дерева, посыпались на брусчатку. Вся процедура сопровождалась звуками лопающейся кожи и оханьем толпы, что с отвращением наблюдала за происходящим. Меня же картина устраивала полностью, только крови не хватало; она каким-то чудесным образом оставалась на культе.

Отрывая последний кусок, она говорит Роже:

— Быстрее! Показывай!

Роже подносит к культе оторванную руку, вставляет как протез, и просит бабу подержать. Та перехватывает, упирая её с силой в культю. Роже вскидывает руки над повреждённой конечностью и, как всегда в таких случаях, начинает рисовать круги, опустив голову.

Всадник подёргался-подёргался и замер. Он словно расплылся в блаженстве — боль ушла. Он встал, ощупал приращённую руку, покрутил ею, сжал кулак. На вид — как новая!

У Роже получилось срастить конечность с телом! Охренеть!

Всадник взобрался на лошадь. Его бок так же был цел, а на брусчатке ни капли крови, лишь куски доспеха валялись как засохшее дерьмо.

Баба с дредами хватает Роже за руку.

— Умница! Тебя мы и искали…

— А что со второй девкой делать? — спрашивает первый всадник. — Дальше искать?

— Нет. Нам нужна она…

“Африканочка” подводит Роже к первому всаднику. Кладёт руки ей на талию и начинает поднимать, пытаясь усадить на лошадь.

Пронзительный девичий крик болью отдаёт у меня в голове. Он сверлит мозг! Бьёт по нервам! Словно возле моего уха включили колонку на полную мощность с каким-то музыкальным говном девяностых годов! Пальцы отца уже не в силах меня удержать. Я вырываюсь из мёртвой хватки. Выбегаю вперёд, присаживаюсь. Хочу достать нож. Отец рванул за мной, но, когда баба с дредами кинула на нас взгляд, он замер, оставшись стоять в паре шагов от меня.

— Извините его, — мямлит отец. — Он…

Роже бьёт бабу ногами, колотит кулаками всадника, не давая себя усадить, но всё тщетно. Всадник усаживает её перед собой, повернув к себе спиной. Прижимается к ней, обхватывает руками. Всё,

теперь Роже никуда не деться…

Блядская штанина! Поднимайся! Мои руки трясутся. Я тупо не могу задёрнуть штанину! Поднимаю её, а она вонзается в острие ножа, застревает, мне приходится снова её выпрямить и снова задрать. Подняв глаза, я вижу перед собой ступни, покрытые уже знакомым мне кровавым доспехом. Вижу узкие прожилки, тянущиеся от голени до кончиков пальцев, чьи очертания проступают наружу. Поднимаю глаза и внимательно разглядываю доспех. Каждый сустав, каждое место, где тело должно сгибаться, имеет между пластинами крохотную щелку с отполированными до блеска краями. Вначале я не разглядел, но теперь вижу, что все элементы просто усыпаны мелкими сколами и порезами, оставленными хер знает каким оружием. Некоторые царапины похожи на след от когтей.

— Смелый мальчик… — гремит надо мной булькающий голос.

Я поднимаю глаза и вижу ту самую бабу с дредами. Штанина так и не поддалась; снова запуталась в лезвие ножа. Ну, давай же! Давай! Поднимайся! Я должен достать нож…

БЛЯДЬ, КАК БОЛЬНО!

Эта тварь схватила меня за волосы и потянула вверх, к своей роже. Но я не успеваю заглянуть ей в глаза. Она отшвыривает меня прямо отцу в руки. Прижимая меня к себе, отец возвращается в строй и шепчет мне, шепчет грубо, постоянно одёргивая за одежду:

— Что ты вытворяешь? Успокойся!

— Они заберут Роже! — отвечаю я ему. — Они делают ей больно!

— Ты уже ничего не сделаешь! Мы ничего…

Он замолчал, увидев перед собой ту бабу. Оно подошла к нам. Смотрит на меня, сука…

— Смелый мальчик, — словно с издёвкой булькает она. С насмешкой! Меня это бесит!

Затем она поднимает голову и уже смотрит на отца. Закидывает голову на бок, она словно его узнала…

— А-а-а-а, — тянет она, — такого мужчину я не могла забыть, — и кладёт ладонь ему на плечо. — А где же твоя дочка?

Дочка? Мне хочется залезть в воспоминания Отто, но я так сильно перевозбуждён от происходящего на площади, что даже не могу вспомнить своё утро!

— Её нет, — мямлит отец.

— Ну зачем же прятать от нас столь юное дитя? Сколько ей сейчас, лет пять? Ты думаешь, мы заберём вечно плачущее создание и будем с ним нянчиться?

Отец молчит, опустив глаза.

— Мы вернёмся через пять зим, — продолжает она, — и не смей её прятать!

— Я никого не прячу, — тон отца стал чуточку смелее.

— Ты должен был прийти на площадь со всеми детьми! Или ты забыл правила?

— Я пришёл со всеми своими детьми, — отец поднял голову и уставился на бабу, уставился в её глубокие лунки, внутри которых прятались глаза.

— Так и где она?

Трясущимися губами отец промолвил:

— Она умерла.

— Какая жалость, — цинично, без какой либо жалости, произносит эта сука, — девочка могла бы стать целителем. Ладно, мы выжмем все соки из этой девки, — и поворачивает голову в сторону Роже.