Червонная Русь
Шрифт:
Ростислав молчал, соображая: владения монастыря вплотную примыкали к посадскому валу, к той части, которая упиралась в берег Солокии, и подземный ход соединял посад с берегом.
– Так лодки-то нет! – заметил Звонята.
– Достаньте! – Отец Ливерий развел руками. – Я же вам не чародей. Достанете – уплывете, а нет – милости прошу, князь Владимирко ждет вас не дождется.
– Достанем, чего уж! – Звонята махнул рукой. – Стемнело бы только.
– Насчет этого не тревожься! – насмешливо утешил его игумен. – Господь так устроил, что у каждого дня конец бывает.
Время до вечера тянулось
Наконец начало темнеть. Прямислава и Забела так и сидели в келье, пребывая в каком-то оцепенении; Ростислав и Звонята слонялись по тесному двору, который только и остался им от всего города Белза. Отец Ливерий был занят: Завада и Будила все каялись, утирая слезы, и он что-то говорил им, успокаивал, благожелательно кивал. Чем он мог их утешить, тех, кого завтра же собирались повесить как убийц? И положение Ростислава было лишь немногим лучше. Едва ли богобоязненный князь Владимирко осмелится взять на душу грех и казнить собственного брата, но провести оставшуюся жизнь в заточении тоже не хотелось.
Был самый разгар лета, и только около полуночи по-настоящему стемнело. К тому времени толпа под воротами разошлась, монахи устроились на покой, даже Забела задремала, сидя на лавке. Прямислава хотела пойти посмотреть начало подземного лаза, но Ростислав велел ей оставаться на месте. Не следовало привлекать к нему лишнее внимание, а на нее, девушку, в мужском монастыре оглядывался каждый, от мальчишки-послушника до древнего старца отца Фалалея, помнившего князя Ярополка Изяславича и первый камень в основании Панкратьево-Солокийского монастыря.
Ростислав и Звонята вошли в маленькую дверку, и дальше им пришлось идти в темноте. Отец Ливерий не велел зажигать огонь, чтобы свет не увидели с луговины, на которой расположились сейчас полки князя Владимирка. Сначала им пришлось спуститься по узкой низкой лесенке, выложенной камнем. Потом спуск перешел в горизонтальный ход, обшитый старыми дубовыми бревнами.
Пробираясь на ощупь вдоль влажных стен, Ростислав и Звонята прошли шагов сорок, и спереди потянуло свежим ночным воздухом. Лаз стал понижаться, потом внезапно деревянная облицовка кончилась, под рукой оказалась глинистая земля и песок.
Пришлось нагнуться, потом встать на колени, Десяток шагов в самом конце они проделали ползком, а выходное отверстие, открывавшееся в маленькой пещерке высокого берега, было размером чуть больше лисьей норы, и широкоплечий Звонята протиснулся в него с большим трудом, совершенно извозившись в мокрой глине.
Выбравшись на воздух, они немного посидели, чтобы отдышаться. Вокруг было тихо, напротив виднелись во множестве костры звенигородского войска. Воевода обходил дозоры, окликал кметей, и оба они узнали голос Истомы, десятника ближней дружины Владимирка. Странно было слышать его сейчас: Истома, как и вообще
– Посидели, будет! – проворчал Звонята и стал раздеваться. – Там вроде пониже города весь какая-то была, скоро лодку достану. Не засни тут, княже!
– Ты руками-то греби потише! – так же насмешливо напутствовал его Ростислав. – А то еще подумают, что сом играет, да выйдут на тебя с сетью!
– А я водяным прикинусь – самих всех перетоплю! – пробурчал Звонята и стал осторожно, чтобы ни комочка земли не уронить, спускаться с обрыва.
Как он добрался до воды, не слышал даже Ростислав.
Когда Ростислав вернулся в келью, Прямислава и Забела спали, привалившись друг к другу, и он не сразу решился разбудить свою невесту, хотя время не ждало. Глядя на нее, он на миг забыл обо всех нависших над ними бедах, сердце его переполняли нежность и жалость. Она была так молода, не старше иных девушек, которые только дожидаются женихов, но уже перенесла так много треволнений, узнала горечь и унижение измены, стала разведенной женой, так и не побывав, по сути, замужней женщиной. Даже при свете жалкого сального огарка ее точеное лицо поражало тонкой и одухотворенной красотой, и Ростислав мысленно клялся никогда и ничем не огорчить ее, если Бог все же не отнимет у него это сокровище.
Но стоять и любоваться было некогда. Наклонившись, он слегка коснулся губами нежной кожи на ее виске и шепнул:
– Просыпайся, свет мой ясный!
Прямислава вздрогнула, подняла голову и улыбнулась ему – так светло и ласково, словно они были не в монашеской келье, куда забились, как звери от собак, а в тереме, где их наконец-то оставили вдвоем после долгих и утомительных свадебных торжеств…
– Тише! – шепнул Ростислав, не давая девушкам ни о чем спросить. – Пойдемте.
– Куда?
– Увидите. На вот тебе, лебедь моя, надень-ка! – Ростислав вручил Прямиславе какой-то полотняный сверток.
Развернув его, она чуть не заплакала: кто бы знал, как же ей надоели чужие поношенные рубашки! Небеленую рубаху, которую носила какая-то девка из маленькой рыбацкой веси, догадливый Звонята снял с ивы, на которой она сушилась, там же, где утащил с отмели челнок с веслами. И правда, нарядная зеленая рубаха Прямиславы из тонкого сукна, с золотой вышивкой рукавов и оплечья весьма странно смотрелась бы в рыбацком осиновом челноке.
– Надевай, надевай! – шепотом торопил Ростислав. – Самой же платья жалко будет, сейчас через грязь ползком ползти.
Прямислава с тяжелым вздохом принялась развязывать поясок. Но Ростислав, увидев ее в грубой и еще влажной рубахе, неожиданно улыбнулся: ему вспомнилось село Ивлянка, клеть, освещенная факелами, и девушка в простой рубашке, которая сразу показалась ему прекрасной, как византийская царевна… И Прямислава, видя его улыбку, догадалась, о чем он подумал. На сердце у нее стало так легко и радостно, как будто они уже одолели все препятствия и благополучно миновали все бедствия.