Чёс (сборник)
Шрифт:
– Знаешь русский анекдот про ментов? – спросил Яша, злоупотребляя своим неожиданным статусом эксперта. Он придвинулся к Оскару поближе, заранее хихикая. – Принимают милиционера на работу: “Зарплата такая-то, распишитесь здесь”. А он им: “Зарплата? Я думал, дают пушку, и крутись как можешь”.
Анекдот только подтвердил опасения Оскара. Он даже не потрудился обозначить на лице улыбку.
– А вот еще, – не унимался Яша. Губастый мокрый рот шлепал в дюйме от Оскарова уха. Роль эксперта повергала Яшу в экстаз. – Знаешь, почему менты по трое ходят?
– Почему, – произнес Оскар без вопросительного знака
– Один умеет читать, другой считать, а третьего приставили присматривать за этими двумя интеллигентами.
– Ха-ха.
– По-русски лучше.
– По-русски ничего не лучше, – ответил Оскар. – Змеиный язык какой-то.
– Бабы лучше, – встрял Гейб. – Оглянись. Нормально, да?
Лунквист и Слуцкер повернули головы. Гейб, конечно, свинья, но в данном случае возразить ему было трудно. Речь шла о женщине с картонкой “СЕНТ-ПОЛ”, которая вблизи оказалась девушкой не старше двадцати. Прядь лимонадно-желтых волос, выбившись из-под бугристого вязаного берета, наводившего на смутные ассоциации с Ямайкой, перечеркивала длинную бровь более темного оттенка. Ее твидовый жакет начинался на серьезной ноте, с квадратными плечами и широкими лацканами, и внезапно сходил на нет в районе бедер, где эстафету очень ненадолго перехватывала графитовая юбка. Все остальное состояло из ног – бесконечных ног в черных чулках, отливающих на коленях лиловым, как панцирь скарабея. Она стояла у передних дверей автобуса рядом с Вайскопфом, ожидая, пока погрузится вся группа, и тихо переговаривалась с ним по-английски.
Оскар знал, что делать. Свое мастерство он отточил за годы поездок на школьных автобусах – мечась с места на место, увертываясь и рокируясь, чтобы оказаться в наибольшем удалении от кулака Пита Рирдона и в максимальной близости к электрическому облаку волос Дебры Силк. Он отошел в сторонку, якобы изучая мусорный бак, и пристроился обратно к очереди в самом конце, за Анжелой Лим, самодовольной арфисткой, путешествующей налегке. (Ее инструмент, контрабасы и ударные предоставлялись организаторами.) Таким образом, девушка зашла в автобус сразу за ним; замыкающим следовал галантный Вайскопф.
Внутри Оскар произвел моментальную рекогносцировку: в активе имелись несколько одиноких незанятых мест (одно рядом с Яшей) и – удача! – три подряд в самом последнем, шестиместном ряду. Он перешел на трусцу (“Эй!” – жалобно окликнул его Яша) и плюхнулся не на среднее из трех мест, как подсказывал инстинкт, а на крайнее правое. Более того, он наклонился еще правее и навалился на соседа – престарелого гобоя, – снова будто бы страшно увлекшись все тем же мусорным баком за окном и походя освободив аж два с половиной сиденья для следующего кандидата.
Девушка, разумеется, клюнула. Она выбрала место, которое казалось ей “средним” – иначе говоря, место рядом с Оскаром. Как только она устроилась, Оскар потерял интерес к миру за окном и вернул свой бесформенный торс в стандартное вертикальное положение, мигом заполнив узкую полоску пространства между собой и девушкой. Вайскопф сел четырьмя рядами дальше, рядом с Яшей. Автобус сотрясся, на секунду столкнув Оскара и его новую соседку еще ближе – коснулись буферные зоны тепла их щек, – и снялся с места.
– Привет, –
– Простите, – поправился он. – Привет.
– Привет-привет. – Она засмеялась. – Меня зовут Ольга. Для друзей Оля. Я работаю в… на… ТВ-6.
– Здорово. Ты репортер?
– Сегодня я транзистор, – ответила Оля, забирая сбежавшую прядь под берет. – То есть транслятор.
– Переводчик?
– Да. И, видишь, не очень хороший.
– Ничего подобного, у тебя прекрасно получается, – возразил Оскар чуть быстрее и громче, чем намеревался. Краем глаза он видел, как впереди вертит головой Гейб Мессер.
– Ох, спасибо, – сказала Оля. – Я так волновуюсь.
Скорость, с которой советская разруха, окружающая аэропорты во всех странах мира, уступила городу как таковому, застала Лунквиста врасплох: шоссе без особых фанфар взяло и превратилось в бульвар восемнадцатого века. Длинные приплюснутые здания, пролетающие с обоих бортов, кишели подбалконной барочной живностью; почти все, как ни странно, были горчично-желтого цвета, хотя точный оттенок горчицы варьировался от дижонской до американской. Время от времени за ржавыми воротами или в глубинах подворотен мелькали оборотные стороны тех же зданий, почерневшие и шелудивые.
Автобус подпрыгнул на ухабе. Под ногами у Оскара, в багажном отсеке, что-то упало и покатилось. Бурт Вайскопф со второй попытки поднялся на ноги, сделал четыре неуверенных шага в хвост автобуса и навис, с трудом сохраняя равновесие, над Олей.
– Пожалуйста, скажите ему, – попросил он, указывая на водителя, – чтобы вел поспокойнее.
Оля гаркнула что-то, не вставая. На слух Лунквиста вся русская речь звучала как слова cash transaction. Водитель пожал затянутыми в свитер плечами и с чувством ударил по тормозам, послав Вайскопфа кубарем восвояси.
– А ты, – спросила Оля, поворачиваясь обратно к Оскару, – на что… во что играешь?
– В альт, – ответил Оскар. – Я играю в альт.
– Тебе не жалко, что Новый год… как это… наступает, когда ты на сцене?
– Я, поверишь ли, успею сбежать со сцены, – сообщил Оскар. – Мы играем Прощальную симфонию, знаешь такую? Там в конце такая штука, музыканты уходят по одному. Сначала духовые, потом контрабасы, потом виолончели, потом я. В самом конце остаются только две скрипки.
– Хорошо, – кивнула Оля. – Может, я тебя нахожу и мы идем гулять. Когда двенадцать, я хочу быть на реке. Река близко.
– Я тоже хочу быть на реке, – сказал Оскар.
Поспешная репетиция струнных на бархатных креслах гостиничного конференц-зала пролетела в пересвеченном мареве. Оскар, должно быть, играл приемлемо, так как не помнил никаких слов в свой адрес. Затем он пошел гулять вокруг отеля, видел канал и мостик, заблудился, замерз, вернувшись, узнал, что пропустил торжественный ланч в честь гостей, и провел остаток дня en suite, млея на неразобранной кровати рядом с дорожной сумкой Гейба, из которой высовывалась, как язык, длинная красная майка.